Форсирование романа-реки - Дубравка Угрешич Страница 3

Затем Хосе Рамон подошел к письменному столу в комнате и проверил настольную лампу, включив и выключив ее. Из кармана он вынул несколько открыток с видами Загреба, которые купил в газетном киоске при выходе с вокзала. На одной из них тут же написал адрес. В поезде он сочинил короткое стихотворение и решил переписать его на открытку и послать своей матери, Луизе Гонзалес.

Когда он кончил писать, было еще только семь. Хосе Рамон заглянул в программу: Lundi, le 5 mai, 10 heures: Inauguration solennelle des Colloques et Expose d'introduction. Открытие было назначено на десять. Хосе Рамон окинул взглядом комнату, задержавшись на аккуратно сложенной рубашке. Серый свет заполз под воротник и бросал оттуда скупую, едва заметную тень. Хосе Рамон решил спуститься позавтракать.

На завтрак он заказал два яйца всмятку и чай. Хосе Рамон указательным пальцем погладил скорлупу и разбил ее ложечкой. Он любил и этот звук, и весь этот обряд. Внимательно проделал круглое отверстие и аккуратно извлек жидкое содержимое. Официант принес вместе с яйцами и несколько шариков масла, и Хосе Рамон позволил себе кусок хлеба, намазанный маслом. Хосе Рамон провел пальцем по кромке белой накрахмаленной салфетки, затем по краю чашки, отпил глоток чая, потом пересчитал, прикасаясь подушечкой пальца, зубцы не понадобившейся ему вилки… Если бы вдруг все эти предметы – салфетка, чашка, вилка – стали вдруг невидимыми, наблюдателю могло бы показаться, что Хосе Рамон чертит в воздухе какие-то магические линии. А на самом деле Хосе Рамон повторял про себя строчки своего нового стихотворения, и бессознательное движение указательного пальца по кромке белой накрахмаленной салфетки означало, вероятно, время звучания одной строки, по краю чашки – второй…

Из-за своих коммунистических убеждений Хосе Рамон Эспесо во времена Франко несколько раз попадал в тюрьму. Он и сейчас считал себя коммунистом, хотя теперь это уже было не так важно ни ему, ни окружающим. Находясь за стенами Карабанчелы, он часто представлял себе скрытые штукатуркой ряды кирпичей, как они сложены, какого размера, сколько их там. Так он приводил в равновесие свой внутренний мир и обуздывал страх. Сочиняя стихи, Хосе Рамон обращался со словами, как с кирпичами. Он оценивал, шершавые они или гладкие, хрупкие или прочные, ощупывал их края, совершенно так, будто брал кирпичи в руку и прикидывал их вес. Он складывал слова в стихи так, будто клал кирпичную кладку, возводил прочную стенку из слов. Он часто представлял себе один-единственный кирпич, с помощью которого можно было, как ключом, открыть всю стену, который, на вид такой же, как и другие, был фальшивым, который нужно было искать, долго и мучительно простукивая, прощупывая стену и вслушиваясь в звук. Такие слова-кирпичи Хосе Рамон стал встраивать в свои стихи, и, если их удавалось найти, они изменяли, сдвигали, переворачивали или расширяли смысл стихотворения, освещая его другим светом, светом из трещины, идущим с внешней стороны. Иногда он находил много таких слов, целые стихотворения, а иногда этот другой смысл возникал без видимого его участия, и он раскрывал его позже.

Начал он это делать из-за цензуры – его развлекала волнующая игра в прятки, о которой, правда, знал только он один, – но продолжал и потом, когда необходимость в этом уже отпала. Его, правда, раздражали ленивые критики, которым было лень разгадывать, где лежат сознательно встроенные ключевые слова шифра. Они читали стихи так же, как смотрели бы на стену, не подозревая, что один из кирпичей в ней фальшивый. Именно из-за этого Хосе Рамон писал к некоторым стихам комментарии и хранил их в квартире своей матери Луизы.

Когда он кончил завтракать, было всего лишь семь тридцать. Он прошелся по почти пустому вестибюлю, а потом, поинтересовавшись у любезного портье, где находится Хрустальный зал, узнал попутно, что в отеле есть сауна и бассейн.

Неожиданная возможность поплавать перед началом заседания показалась Хосе Рамону прекрасной. А когда он услышал от молодой дежурной у входа в бассейн, что можно взять напрокат плавки, махровое полотенце и резиновую шапочку, то решил сделать это немедленно.

– Вероятно, у вас тут есть музыка? – спросил он девушку на плохом английском языке, как будто это было нечто само собой разумеющееся и как будто бассейны без музыки настоящая редкость.

– Ммм… есть, – сказала женщина и сама удивилась своему ответу. Бассейн был пуст, музыку включали, только когда было много купающихся, а такое случалось редко. Может быть, дежурную смутил необычный вид Хосе Рамона. У старого господина на голове была прозрачная нейлоновая шапочка, а так как он был лысым, его лысина под прозрачным нейлоном блестела матовым блеском и походила на какой-то фантастический купол. Все у этого старого господина было добродушно-круглым: нос, щеки, седоватая борода, очки, живот… В этой купальной шапочке, с животиком и тонкими ногами он казался женщине персонажем из детской раскраски или не очень ловким волшебником. Прежде чем она успела что-нибудь сказать, он с теплотой в голосе проговорил:

– Gracias, sefiorita…

И заковылял в сторону бассейна. Женщина улыбнулась, пожала плечами и поставила кассету. Эту кассету подарил в прошлом году один американец, который, так же как и этот господин, имел обыкновение плавать рано утром.

В жизни Хосе Рамона было три страсти: мать, поэзия и оперная музыка, и для одной жизни этого было вполне достаточно. Так что когда зазвучала «Кармен» Визе, он почувствовал прилив счастья. Он плескался в воде, как в музыке, и в музыке – как в воде. Плавая на спине, он мог видеть синее небо, которое просвечивало над застекленной крышей, а повернув голову – кроны тополей с противоположной стороны улицы. Вместе с Хосе Рамоном плавали облака и зеленые тополя. Голос Марии Каллас улетал к кронам деревьев, шевелил их листву, как свежий ветер, – она то отливала серебром, то вдруг темнела, – а потом возвращался сквозь стекло и, как сверкающая звезда, падал на дно. Хосе Рамон нырял за голосом.

Немного позже дежурная заглянула в бассейн посмотреть, что делает этот не совсем обычный посетитель. Он неловко размахивал руками, бил ногами, отдувался, то погружался в воду, то выныривал, фыркал, переворачивался на спину, брызгал во все стороны, а потом опять тихо исчезал, так что над водой виднелась только его нейлоновая шапочка. Он был похож на старого, толстого и невероятно счастливого моржа. Девушка наслаждалась картиной чужого счастья.

А потом, лежа на спине, человек посмотрел на часы, перевернулся и медленно поплыл к лесенке. Когда он неловко выбирался из воды, дежурной показалось, что на его лице видна улыбка. Он вылез из бассейна вперед спиной и поднял руки, чтобы снять шапочку.

В этот момент он резко повернулся, будто почувствовав, что женщина наблюдает за ним. Сделал он это неловко, поскользнулся и всем телом повалился назад. Замахал руками, стараясь сохранить равновесие, и упал, ударившись головой о бортик бассейна. Служащая подбежала, нерешительно развела руками, потом вернулась назад к телефону и дрожащей рукой набрала номер скорой помощи.

– Срочно! – взволнованно закричала она в трубку.

– Уберите эту музыку, черт побери! – рявкнул голос на другом конце провода.