Общага-на-Крови - Алексей Иванов Страница 3

Постучав, Ботова сразу открыла дверь и вошла.

— … и еще спите! — донесся до двести двенадцатой ее громкий голос. — Ну-ка давайте вставайте! Все уже на занятиях!

— Доброе утро, Ольга Васильевна, — едва слышно Отличнику ответил Игорь. — У нас ведь сессия, свободный день…

— Знаю я ваш свободный день!.. Почему у вас в комнате электрочайник? Запрещается ведь держать электроприборы в комнате!

— Электрочайником, Ольга Васильевна, крайне затруднительно сжечь кирпичное здание.

— Ну, не знаю, не знаю, Игорек… Симаков, ну-ка подъем!

Ответа Ваньки слышно не было. Если даже он и проснулся, то все равно притворялся спящим.

— Симаков! Из пушки не разбудить засранца… Ну ничего, он мне еще поклонится в ножки. Бегаешь тут за ним, как не знаю за кем, по-хорошему относишься… «Не буду, Ольга Васильевна, больше не повторится!» Вам веришь, а вы мне подлите!

— А что он опять натворил, Ольга Васильевна?

— Ну, что-что… До пяти утра спать не давал, орал матерные песни на черной лестнице, в двери чужие, паразит, ломился, бутылки из окна кидал. Еще неизвестно, кто на вашем этаже балконную дверь разбил — тоже он, наверное. Где он пил-то вчера? С тобой? Или с этими вашими девками из двести двенадцатой?

— Нет, Ольга Васильевна. И мы, и девушки вчера рано спать легли. Да и Иван вроде бы часа в два пришел.

— Уж ты бы мне не врал, Игорек, дружка своего не покрывал бы. Мне ведь про него уже все рассказали. Ты так ему и передай, что завтра у нас студсовет и будем ставить вопрос о выселении Симакова из общежития. Чтобы в семь часов вся комната ваша в читалке была. Я, Игорек, тебя лично попрошу, чтобы ты привел Симакова. А сегодня пускай он под окном стекло от бутылок подметает.

— Помилосердствуйте, Ольга Васильевна! — взмолился Игорь. — Вы же доброй души человек! Не выгоняйте его, я лично за ним следить буду! А сессия скоро закончится, и он уедет на практику!

— Добрая-то я добрая, Игорек, но на все добра не хватит. Сколько его терпеть можно? Раз ему сказали, два, три — ничего не понимает! Ну и пусть катится, такие нам не нужны! Вы за него уже сколько раз заступались? И до сих пор не поняли, какое это говно? Хватит, выгоним, и без права поселения на будущий год. Пусть тогда где хочет, там и живет — на вокзале, на помойке, меня это не касается. И все, больше не уговаривай меня.

Ботова подумала.

— Да, вот еще, — вспомнила она. — Ты, Игорек, сейчас, как встанешь, ничем не занят?

— Учиться буду.

— Ну… Тогда ты приди ко мне, поможешь мне замок на чердак навесить, а то плотника сегодня нет и Ринат на работе. Там только петлю починить надо. Придешь?

— Конечно, обязательно приду. Только зря вы, Ольга Ва…

— Все-все, ничего не слышу! — перебила она. — Я уже ухожу!

Подслушивавшая Леля проворно закрыла дверь. По блоку прошлепали тапки Ботвы.

— Сука, — сказала Нелли.

— Ну как так можно?.. — страдальчески спросила Леля.

Нелли встала, взяла массажную щетку и, глядя в зеркало на стене, начала причесываться. Потом бросила щетку на кровать и выдвинула ногой из-под шкафа босоножки.

— Ладно, — холодно сказала она. — Пойду я на консультацию, а то и вправду опоздаю.

— Разозлилась, — печально пояснила Леля, когда Нелли вышла. — Она думает, что Ботва любит Игоря, и ей неприятно, что Игорь будет с ней общаться.

— Мне кажется, что комендантша и действительно того… — Отличник неуверенно замолчал, ожидающе глядя на Лелю.

— Всем так кажется. — Леля отломила кусочек коржика. — Игорь говорит, что она еще с первого курса его домогается. Вообще говорят, что она тут чуть ли не с половиной парней перетрахалась.

— А Ванька что? — перевел разговор Отличник. — Выгонят его?

— Да вряд ли, конечно. — Леля достала ложку из стакана и начала обводить ею квадраты на клеенке, покрывающей стол. — Игорь за него заступится, да и Ваня ведь дружит с Ринатом, мужем Ботовой, и с Гапоновым… Если кого-то выселяют, то в конечном счете решает студсовет, а не комендантша, а Гапонов — председатель студсовета. Да и кого выселяют на сессии? Все равно все скоро разъедутся на практику.

— Почему же ты такая грустная стала, Леля?

— Просто не люблю всего этого… Ване придется с этими ублюдками связываться — с Гапоновым, с Ринатом, Игорю — с Ботвой, Нелечка будет злиться… Да и вообще… Страшно, когда тебя могут вот так раз — и выбросить на улицу, а жить негде и не на что…

Отличнику стало душно. Он поднялся из-за стола и повернулся к окну. Солнце ослепило его. «Оттолкнуться коленями — и туда… — подумал он. — Чтобы не успеть поверить во все это, чтобы еще счастливым…»

Сзади подошла Леля и погладила его по затылку.

— Отличничек, — прошептала она. — Ну что ты? Все будет хорошо. Ведь нас не разлучит какая-то Ботва…

Она усадила Отличника на койку, сама села рядом и надолго замолчала.

— О чем ты думаешь? — наконец спросил Отличник.

— Я хочу понять, почему Ванька пьянствует, — медленно сказала Леля. — Мне кажется, это ему и удовольствия-то большого не доставляет… Меня пугает, что он, когда пьяный, всех будить бросается, кричит, в двери ломится, даже к чужим.

— Он нас с Игорем всегда поднимает, когда пьяный приходит, — подтвердил Отличник. — Просит, чтобы мы дежурили, потому что боится во сне проблеваться и задохнуться.

— Сколько я с ним ни пила, его никогда не тошнило, — заметила Леля. — И мне страшно, Отличничек, когда он пьяный… Он сам не знает, куда злость свою девать, и бегает, всех будит, буянит или еще дальше напивается. И страшно, и жалко его, ты не представляешь, как жалко. — Леля глядела в глаза Отличнику. — Ведь он совсем не злой, просто ни капельки. Он мягкий, добрый, веселый, умный. Умные ведь не бывают злыми — только жестокими.

— Почему же тогда он злой?

— Мне кажется, что это не злость, а отчаяние. Он от отчаяния кажется злым. И гудит от отчаяния.

— А откуда у него это отчаяние? Леля пожала плечами.

— Мне кажется, что ему просто страшно быть наедине с собой. Мучает его что-то… — Она отвела взгляд от Отличника. — Он вечно выделывается и выдает себя за другого. Раньше он в приличной компании пил — с нами, с Игорем, со Стрельченками, с Мишей Беловым, с Бумагиным, и все было нормально. А с третьего курса начал бухать с какими-то идиотами типа Гапонова, Рината или Геперозова — вот тогда и пошел буянить. А почему? Что случилось?

— И ты считаешь, что это оттого, что он себя боится?

— Что-то и страшное, и жалкое у него на душе, и он боится думать об этом, изгоняет все мысли. Но что с ним может быть? Это, понимаешь, не чего-то там плохое, ужасное, вроде как он зарезал кого, а, наоборот, что-то хорошее, чистое, что у него отняли…