Источник - Джеймс Миченер Страница 31

«Он» – местоимение, употреблявшееся, чтобы выделить человека из среды ему подобных, – конкретное человеческое существо, уникальная личность со своим предназначением в жизни, но своей воле дифференцируется от всех прочих, – но эта концепция появилась значительно позже, и стоило Кюллинану употребить местоимение в этом контексте, как оно повлекло за собой массу философских проблем. С самого начала скопление мужчин и женщин всей массой обитало в пещере, и, хотя конечно же мужчины и женщины отличались друг от друга, между этими двумя категориями не было больших индивидуальных различий. Рождавшийся ребенок не обладал никакими особенностями. Лет в четырнадцать или пятнадцать он наращивал достаточно мышц и набирался сил. К тридцати он уже был стариком. Как только он терял первый зуб, он уже чувствовал дыхание смерти, ибо недалек был тот день, когда он не сможет силой добывать себе пропитание или клыками отрывать мясо с костей. Если ему удавалось дожить до сорока лет, то он был среброголовым мудрецом, который существовал лишь потому, что какая-нибудь мягкосердечная женщина давала ему поесть. Он жил и умирал, имея перед собой смутную и неразличимую цель своего существования, и почти миллион лет в Израиле погребения не оставляли по себе никакого следа. Появление определения «он», относящегося к отдельному человеку, скорее всего, родилось из необходимости установления некоего общественного устройства, нуждавшегося в более четких дефинициях отдельных категорий. Мужчины начали брать на себя определенные работы или выбирать для обитания отдельные места в общей пещере Местоимение «он» использовалось в складывающихся отношениях, со временем оно стало служить для опознавания в начатках общественного устройства. В результате «он» обрел смысл личного пространства, которое принадлежало человеку и перемещалось вместе с ним, – у него уже были определенные функции и манера поведения, которая отличала его. Куда важнее, как предположил Кюллинан, что примерно двадцать тысяч лет назад у этих людей стали с болью и страхами появляться индивидуальные особенности мышления и на общих собраниях в пещере «он» отстаивал результаты своих размышлений. Затем – дополнительное качество местоимения «он»: его носитель находится в определенных отношениях с силами природы, которые окружают его. Он знает свое место в этом мире, у него уже развилось сильное чувство собственника, хотя в полной мере оно должно будет проявиться значительно позже – Кюллинан прикинул, что через 10 – 12 тысяч лет. Еще до этого человек осознал и что вокруг него существует скопление различных сил, и что он бессилен как-то воздействовать на них. Между человеком и стихией существовало нечто вроде вооруженного перемирия; с животными же он вел открытую войну. Насколько Кюллинан знал, собаки, от которых в огромной мере зависели начатки пастушеской жизни, в других частях мира были приручены не раньше чем за 12 тысяч лет до нашей эры, а на Макоре лишь к 7000 году до нашей эры. Хотя коровы и козы, за которыми присматривали собаки и от которых в большой мере зависело развитие цивилизации, появились значительно позже. «Сомнительно, – подумал Кюллинан, – что человек так поздно осознал возможность влиять на свое будущее». Это отнюдь не оскорбление, а конкретное признание, что свои первые два миллиона лет первобытный человек жил в неведении, не понимая, в чем его отличие от физического мира, от духовного мира или от мира иных живых существ. «Так что, когда я употребляю слово «он», говоря о конкретном человеке, живущем в конкретном доме у конкретного источника, я говорю об интеллектуальной революции такого размаха, что у меня просто нет слов для ее описания», – признался Кюллинан. Он отложил перо в сторону и пробормотал: «Как бы я хотел увидеть глаза человека, который первым бросил зерно в пашню. Первого, кто приручил дикого пса. Или устроил своей дочери настоящую свадьбу. Или понял, что где-то высоко над ним есть Бог».

«Носил» – слово, использованное Кюллинаном, включало в себя целый ряд социальных понятий и было конечным результатом многих решений морального характера. Сколько в них проистекало от желания спастись от холода или от убежденности, что, накинув шкуру животного, человек унаследует его силу, а сколько от необходимости скрыть свои половые особенности, как гласит Книга Бытия? Когда часть людей стали что-то носить, оказывали ли они какие-то давление на других, чтобы заставить их делать то же самое? В какой момент женщины заметили, что они будут больше походить на женщин, если станут носить какие-то украшения, дабы отличаться от мужчин? Последнее было самым важным, и обыкновенным людям стоило бы задуматься над этим, потому что бусы, найденные в Израиле, датировались временем за 400 веков до нашей эры, и есть свидетельства, что специально приготовленные благовония были обычным делом еще до изобретения письменности. Бизнесмену из Чикаго, что возражает против расходов жены на драгоценности, стоило бы посетить доисторическую пещеру, подумал он. Здесь бы он понял, что его жена всего лишь следует древней великой традиции. Женщине нужны украшения так же, как мужчине нужна еда. «Тем не менее, остается большой и все еще так и не объясненной загадкой, – пришла ему в голову мысль, – почему современные мужчины, которые, разглядывая птиц и животных, видят, что именно мужские особи обладают самой яркой раскраской, пришли к выводу, что среди людей этот фундаментальный закон не должен иметь места». Он предположил, что тут скрывается одно из существеннейших различий между животными и людьми: последние стараются украшать своих самок. Кюллинан предпочел не вдаваться в размышления по поводу утилитарности, рациональности и табуирования, связанных с концепцией «носить». Когда будет вскрыта и исчерпывающе исследована достаточная площадь раскопок, другие ученые смогут определить, как развивалась эта концепция. Сам он этого еще не знал, но каждым словом подчеркивал важность точной исторической датировки событий, происходивших за сто тысяч лет до того, как человек научился Говорить. Точнее, он продолжал размышлять, какая сила ввела этот категорический императив «Носить одежду» с его социальными последствиями. Он смутно припомнил, что в бытность свою офицером в одном из самых жарких и влажных мест Соломоновых островов он как-то обратил внимание на то, что там все мужчины и женщины носили некое подобие одежды, «и конечно же не потому, что хотели согреться».

Последним словом в предложении было «шкуры», вызывавшее у читателя представление о начатках технологии. На каком этапе развития человечества удалось сделать открытие, что со звериных шкур можно соскоблить остатки плоти, высушить остатки на солнце, смазать жиром и соком чернильных орешков, а потом подогнать к человеческой фигуре грубо выделанную кожу? Кюллинану пришло в голову, что это предложение скрывает в себе столько проблем, что лишь такой гениальный механик, как Томас Эдисон, мог бы понять, с чего следует начинать. Наверно, потребовалось не менее пятидесяти тысяч лет, пока человек шаг за шагом не обрел достаточно опыта для столь сложного процесса. Он повторил про себя: пятьдесят тысяч лет. Это был непредставимо большой отрезок времени, в десять раз длиннее, чем письменная история человечества, но он был лишь отрывком из того периода, когда человек решал проблему кожи. Но Кюллинан точно знал, что за 400 веков ао нашей эры люди, обитавшие в пещерах Кармеля, обзавелись кремневыми скребками с зазубренными краями, чтобы скоблить шкуры, и, скорее всего, они додумались и до процесса дубления. Но превращение шкуры в кожу повлекло за собой и другие удивительные технические проблемы. Вполне возможно, предположил Кюллинан, что в 9000 году для нашей эры обитатели Макора носили кожаные одеяния, облегавшие тело. Сшитые, если угодно. В таком случае откуда у них были иголки? Нитки? И важнее всего – как появился сам замысел? Вот что было решающим моментом – когда кто-то из общины догадался предложить: «Давайте сошьем наши шкуры», то тогда уже, конечно, существовал способ их соединять. Но кто первым предложил сшивать их? Ему пришло в голову, что, скорее всего, женщина, наблюдавшая, как птицы строят гнездо, таская стебли растений и острым клювом укладывая их на место. «Стоило только понять смысл процесса, все остальное было сравнительно просто – скажем, не прошло и пятидесяти тысяч лет», – пробормотал Кюллинан. Муж женщины отколол кусок кремня, который можно было использовать как шило. Или какой-то охотник нашел острый рог оленя, или же острый осколок человеческой голени послужил иглой. Во всяком случае, через какой-то труднопредставимый отрезок времени человек путем проб и ошибок создал эту технологию, и если сегодня кто-то захотел бы научиться выделывать кожу, то ему пришлось бы смириться с годами стараний, с неумелыми руками, с непониманием, что делать дальше, как освоить простейшие процессы.