Лесной замок - Норман Мейлер Страница 32

На последнем году службы, пока Клара сидела с детьми в Пассау, а у Алоиса в Линце оказались благодаря этому развязаны руки, он почувствовал себя слишком старым для того, чтобы и впредь ходить на сторону. Вот когда он решил, что пора вернуться к земле. Как когда-то говаривал ему Иоганн Непомук, «нет женщины лучше пашни». Старик осушал одну-единственную стопку и принимался твердить одно и то же: «Нет женщины лучше пашни. Пашня — вот все, что тебе требуется».

Этому завету Алоис и собирался теперь последовать, даже если его нынешние планы не включали в себя трудоемкую обработку земли. Вместо этого он решил заняться пчеловодством. Завести пасеку и поставлять мед на продажу. Неурожая тут быть не может. Так или иначе, обзавестись землицей — все равно что нарастить себе лишнюю конечность, пятый, условно говоря, член тела, столь же необходимый человеку с сельскими корнями, как слону — хобот.

Пять лет назад, примерно в то самое время, когда родился Адольф, он уже приобрел по случаю какую-то ферму. И во многих отношениях это взволновало его куда сильнее, чем рождение сына. В отличие от трех детей, которых еще до появления на свет Адольфа успела родить и схоронить Клара, землица никуда от него не денется.

Произошло, правда, прямо противоположное. Землица никуда не делась, но расстаться с ней ему пришлось. Ферма была расположена в окрестностях Шпиталя, примерно в полутораста километрах от Браунау, где он тогда служил. (Хотя мысль о том, чтобы когда-нибудь, уйдя в отставку, поселиться именно здесь, пришла ему в голову уже тогда. В конце концов, таким образом можно будет позаботиться и о свояченице, Иоганне Пёльцль, наняв ее в домоправительницы, вместо того чтобы селить у себя в городе. Жить под одним кровом с ней — и с ее горбом! — ему ни в коем случае не хотелось.)

И тем не менее Иоганна его в каком-то смысле даже восхищала. Вот уж кому был воистину неведом страх Божий! Господу она просто-напросто не доверяла. «Совершенно необязательно было ему убивать столько Пёльцлей!» Алоис не мог не согласиться с этим. «Она не чета моей жене, — с удовольствием рассказывал он в трактире. — Клара готова поцеловать каждое распятие, которое попадется ей на глаза».

Так или иначе, с делами на ферме Иоганна справлялась неважно. Раньше или позже, но каждый поденщик, которого она нанимала, выходил из себя, взбешенный ее острым язычком. В конце концов она вернулась к отцу и матери, которую, как вы помните, тоже звали Иоганной и которая один, но незабываемый раз успела побывать и его возлюбленной («Sie ist hier!»).

Алоису, однако же, удалось продать ту, первую, ферму не без некоторой выгоды для себя, поэтому он не был сейчас предубежден против приобретения дома с изрядным куском земли в Хафельде. На этой ферме он будет работать сам. Называлась она Rauscher Gut (что можно перевести как Усадьба, Обдуваемая Ветрами) и представляла собой пахотное поле в девять акров плюс двухэтажный бревенчатый дом, из которого открывался прекрасный вид на горы хребта Зальцкаммергут. Кроме того, здесь росли плодовые деревья, а также орех и дуб. Сена было запасено на год, имелась конюшня на двух лошадей, корова в коровнике и свинья-рекордистка.

Все выглядело безупречно. Правда, по завершении сделки (и только после этого) новые соседи осторожно намекнули Алоису, что вид отсюда прекрасный, да и земля хорошая, вот только не больно-то плодородная.

Он воспринял это спокойно, как пустую страшилку, неизменно припасаемую для чужака. Качество земли, поспешил он заверить их, не имеет значения. Земле он даст отдохнуть. Потому что собирается завести пчел. Таков его план. Хороший мед прибыльнее самого баснословного урожая.

И правда, перед самой отставкой (официально обставленной весьма пышно, с потоком хвалебных речей по адресу Алоиса, что произвело глубокое, даже несколько пугающее впечатление на Клару) он пропьянствовал несколько вечеров подряд, прощаясь с сослуживцами и с растянувшейся на сорок лет службой, так сказать, в более интимной обстановке. И поскольку у него не было ни малейшего желания выглядеть человеком, который весь остаток жизни будет вздыхать о прошлом, Алоис без умолку разглагольствовал о будущем, то есть обрушивался на ближайших подчиненных, нескольких старых приятелей и еще двух-трех уважаемых в городе чиновников с призывами выпить по кружке, а потом еще по одной во славу достоинств и таинств высокого пчеловодства. О «таинственной психологии этих крошечных созданий» он говорил с таким постоянством и вместе с тем неистовством, что молодые таможенники в шутку предупреждали друг друга: «Давай-ка нынче вечером не позволим Облаку Табачного Дыма выкурить нас из кабака своими проклятущими пчелами!»

Строго говоря, Алоис казался самому себе не столько потенциальным пасечником, сколько философом от пчеловодства. И рассуждал вслух, наслаждаясь тем, что он, не получивший систематического образования выходец из глухого Вальдфиртеля, по сути дела, читает лекции на университетском уровне.

В последние недели перед отставкой в облюбованном за время службы в этом городе кабаке Алоис из вечера в вечер говорил собутыльникам не столько о пчелах, сколько о высшей концепции самого их существования. Мир пчел поразителен, внушал он.

— За редчайшими исключениями эти крошечные создания жертвуют жизнью ради одной-единственной цели: обеспечить светлое будущее грядущим поколениям. Мед, собираемый ими с цветов, употребляется отнюдь не только в пищу; нет, господа, он служит для поддержания жизни их малых деток. — Тут он обычно кивал. — Эти детки, эти личинки содержатся в крошечных шестиугольных сотах, которые представляют собой чудо симметрии, а изготовлены сами соты из воска, который рабочие пчелы добывают из пыльцы, и процесс этот, господа, столь загадочен, что современная химия имеет о нем лишь самое смутное представление.

Собутыльники мрачно кивали. Не об этом следовало бы говорить за пивом! Но Алоис в те последние вечера, почувствовав себя лектором, самым прискорбным образом утратил обратную связь со слушателями. Не обращая внимания ни на кого и ни на что, он разглагольствовал дальше:

— Некоторые пчелы, причем самые сильные, становятся стражниками, они охраняют все входы в улей. И знаете что? Любая из них готова принять смерть в бою. Даже в заведомо неравном бою с такими страшными тварями, как осы, пауки или муравьи. Потому что весь мир насекомых, знаете ли, не прочь полакомиться медком, да к тому же бесплатно. Но это всего лишь одна из опасностей, не дающих пчелам жить мирно и спокойно. В течение всего лета множество рабочих пчел занято исключительно поддержанием надлежащей прохлады у себя в улье. Каким образом? За счет непрерывной активности. Они без сна и отдыха машут крылышками. У значительной части пчел крылышки в результате просто-напросто отрываются. После чего им остается только умереть. Но они с готовностью жертвуют жизнью ради создания сквозняка, обеспечивающего прохладу в улье. А почему? Потому что личинкам в летнюю жару иначе не выжить. Подумайте об этом! Тысячи пчел машут и машут крылышками, пока те не оторвутся, а в это же время тысячи других собирают мед с цветов и приносят его к себе в улей. Рабочая пчела собирает и пыльцу — она налипает ей на лапки, — а потом, на обратном пути, летит с таким запасом пыльцы и нектара, что его тяжесть превышает вес ее собственного тела. Пчелы, скажу я вам, создали цивилизацию, изрядно смахивающую на нашу, вот только трудиться им приходится еще тяжелее!