Как я охранял Третьяковку - Феликс Кулаков Страница 33

– Мочи их всех!

Затем послышался неясный шум борьбы, завершившийся коротким хрюканьем.

– О, это Ваня его настиг, – констатировал Илюха.

Мы напряженно прислушались к далеким голосам:

– Ты… (неразборчиво) проверил пропуск?!

– … (неразборчиво) так бабы же…

– Дима…(неразборчиво) пропуск!!!

– Генерал Белобородов мне звонил!

– Что?! (неразборчиво), (неразборчиво), (неразборчиво).

Вот так.

В конце концов Ящур переполнил собой все чаши терпения, какие только имелись в наличии. Пришла суровая пора, и надо было сократить по одной штатной единице из каждой смены. Почему и зачем – сейчас не будем об этом. Надо было и все. Круг кандидатов на отчисление был известен, но все-таки какой-то выбор у руководства был. Непросто же вот так взять и уволить человека. Нужно же помаруковать этот вопрос.

Не помню кого выбросили с броненосца за борт рыбам на корм из первой смены, а у нас Ящура. Но он сам же, осёл и дал жирный повод. Прогулял день, а потом стал врать, мол, «животом маялся».

……………………………………………………………………

Одним из самых ярких представителей сказочного мира в «Куранте» был малыш Креков. Большего несовпадения внешнего облика человека с его внутренней сутью я не встречал никогда. Хотя в мировой литературе такие случаи и описывались. Например, Джером К. Джером дал прекрасное описание характера фокстерьера – самой склочной и сволочной собаки на свете (если не считать таксы, конечно). Я пока еще (?) не классик, но задача передо мной стоит схожая – вывести малыша Крекова на чистую воду.

Обстоятельства, при которых Креков появился в «Куранте» можно назвать трогательными. Сидим мы как-то в дежурке. Вдруг дверь открывается, заходит смутно знакомая девушка. Вроде откуда-то из Административного корпуса. Девушка, теребя в руках платочек, говорит, что пришла просить за своего младшего братика в смысле трудоустройства.

По-разному, конечно, люди в «Курант» внедрялись. Случались и сложные, вроде моего случаи, но чтобы вот так… Чтобы старшая сестра за ручку приводила сотрудника – не было такого! Е.Е., я полагаю, только из академического любопытства не отказался взглянуть на этого братика.

– Где же, – спрашивает, – ваш родственник?

– А вот он тут, на диванчике сидит, – отвечает девушка.

– На диванчике? Как мило… Ну, зовите же его скорее!

Появившийся вскоре чемоданчик полностью оправдал наши невольные ожидания. Маленького роста, щупленький, голос тихий, прическа и одежда аккуратные, речь лексически небогатая, но вежливая. Застенчивый троечник, неброский, тишайший парнишка. Я поневоле сразу проникся к нему неподотчетной разуму душевной теплотой. Так бывает, знаете ли. Смотришь на щеночка, и умиляешься сам не знаешь почему и отчего.

В ту же секунду, как он представился, как-то само собой родилось его первое (но не последнее) курантовское прозвище. Кроткий Креков.

В первые две недели лично я услышал от Крекова слов пятнадцать, не более. Он только стеснительно улыбался, а на все вопросы бормотал лишь «ничего», «нормалек», «все в порядочке». Словом, рассказчик был из него неважнецкий. Зато слушать Кроткий Креков умел замечательно. Он буквально пожирал тебя преданно сияющими, ангельскими глазами. Глядя в эти глаза, я даже врать ему не мог. Нет, врал, конечно, но как-то совсем без удовольствия.

Поделившись этой неприятностью с Кулагиным, я узнал, что он испытывает схожие чувства. Более склонный к проявлением сентиментальности старина, сознался мне даже, мол, он душой отдыхает подле этого светлого малыша. Я подтвердил, что действительно нечто подобное имеет место быть. Еще немного и мы признали бы в Крекове христианского святого, сошедшего к нам в «Курант» ради спасения наших заблудших душ. Это было прекрасно. Так возвышенно… Картина масляными красками «Крещение группы берберских разбойников преподобной Евдундоксией».

Креков, кстати, отвечал на кулагинскую доброту самурайской преданностью и обожанием. Он ходил за стариной как собачонка, и при разговоре робко похлопывал последнего по предплечью. С совершенно счастливой улыбкой на устах.

Потом, правда, стали всплывать кое-какие подробности крековской биографии. Оказалось, например, что кроме сестры за него просил еще милиционер Леха. Наш Креков приходился милиционеру армейским сослуживцем и даже фигурировал на его свадьбе дружкой-шафером в вышитом полотенце и картузе с хризантемой.

А Леха этот, между прочим, пользовался репутацией маленького, но дорогого золотника. Однажды Иван Иваныч вздумал над ним по-дружески (как он, Иван Иваныч это понимал) подшутить. Он украл у Лехи его милицейскую шапку и не нашел ничего лучшего, как положить в нее фальшивую резиновую какашку. Леха видел как Ваня скрылся за поворотом с его головным убором в руках, а спустя минуту вручил ему обратно шапку полную навоза. Смысл шутки был в том, будто это Иван Иваныч лично туда накакал. Инсценировка удалась на славу и успех имела оглушительный.

Конечно, в эмоциональном запале Леха не обратил внимание на отсутствие запаха, который такая солидная куча должна была бы распространять просто в смертельной концентрации. Ему вполне достаточно было визуально наблюдать полкило коричневого говна в своем форменном треухе.

Леха побелел, и тихо сказал:

– Ах, ты мразь толстозадая…

Иван Иваныч выронил злосчастную шапку и попятился:

– А-а-а-а… Не-е-е…

В следующее мгновение я, Крыканов и кто-то еще с криками «Леха, не надо!!!» повисли на маленьком милиционере, у которого при виде такой картины тут же заклинило башню, и он не раздумывая схватился за табельный «Макаров». Мы еле его удержали! Ваня же решил не искушать судьбу понапрасну и, не дожидаясь исхода схватки, позорно сбежал. То, что Леха пустил бы пистолет в дело у меня не вызывает сомнений. Ха-ха, Ваня погиб за какашку – вот была бы потеха!

Служил Леха где-то на таджикской границе и участвовал там в разных культурных мероприятиях с массированной артподготовкой. Мы, будучи не в силах представить нашего малыша Крекова в подобных обстоятельствах, успокаивали себя мыслью о том, что, вероятно, они с Лехой познакомились уже позже. Но когда сам Креков, немного освоившись, стал весело рассказывать о ночных рейдах на сопредельную территорию, мы невольно насторожились. Нам вдруг стало заметным и их чисто внешнее сходство с Лехой. И в глазах его нам чудилось уже что-то такое варварское, гуннское.

В начале второго месяца крековского служения в «Куранте» произошло НЕЧТО.

Дело было после обеда. Курантовкий люд разбрелся по постам и зонам, руководство тоже предпочло куда-то слинять. Я же томился в дежурке, рассеяно слушая долгий, натужный рассказ Андрюхи Кузнецова про то, как намедни они с каким-то фруктом из первой смены нажрались водки. Андрюха наивно полагал, что сумеет открыть мне в этом деле какие-то новые грани и горизонты.