День дурака - Иосип Новакович Страница 33

Колонна военнопленных добралась до следующей деревни, где им раздали по миске с фасолью. Четники ждали, когда закончатся гроза, бушевавшая двое суток, и ужасный ливень, а потом погнали пленных дальше, еще десятки километров, до лагеря для интернированных.

Проходя мимо сожженного и разоренного сталелитейного цеха, военнопленные мусульмане и хорваты, спотыкаясь, двигались по полю, усеянному воронками от бомб. В воронках плескалась вода, из которой выпрыгивали серые бородавчатые жабы, словно сердца, покинувшие тела павших воинов и теперь скитающиеся по этой обреченной земле. Ивана нервировало то, что столько сердец сразу выскакивало из серости. Он видел их все, пока они зависали в воздухе, и казалось, что земля просто выплевывает ненужные сердца, а потом заглатывает их обратно в грязь.

Через три месяца Сельма шла по вымощенной булыжником улочке городка Осиек мимо обнесенного лесами собора из красного кирпича. Рабочие штукатурили стены, замазывая дыры между кирпичами. Мокрая штукатурка отваливалась, с грохотом падая, словно град. Сельма направлялась к реке Драве, размышляя, стоит ли жить дальше или убить себя. Но поскольку она пережила все ужасы в Вуковаре, кончать жизнь самоубийством после того, как сербы не убили ее, – абсурд. У нее была хорошая работа, она занималась восстановлением зданий, искала способы перестроить рухнувшие крылья больничных зданий, крыши фабрик, мосты и соборы. Но, занимаясь ремонтом зданий, Сельма не была уверена, что сможет так же залатать и собственную жизнь.

– Эй, привет, – раздался знакомый голос откуда-то сзади.

Сельма обернулась и увидела Ивана. Он был очень худым, и седина полосами испещряла его жирные темные волосы. Но лицо по-прежнему было легко узнаваемым, с высоким широким лбом, глубоко посаженными широко расставленными глазами под густыми бровями и огромными ушами, торчащими в стороны. Он походил на мальчика, в огромных глазах которого светились желание, голод, зависть и даже, наверное, любовь.

– Что ты здесь делаешь? – спросила Сельма.

– Ищу себе работу.

– Очень смело после того, что ты сделал.

– А что я такого сделал?

– Ну, не прикидывайся невинной овечкой, ты бомбил, сжигал, мародерствовал…

– Может, и так, но я не хотел. Как бы то ни было, я воевал и на стороне хорватов тоже, и меня снова взяли в плен сербы, и я выжил только чудом. Меня ранили, а потом обменяли на своих военнопленных.

– И ты считаешь, что твоя история должна меня тронуть.

– Правда всегда трогает.

– И ты хочешь жить дальше, как будто ничего и не было? Хочешь, чтобы мы обо всем забыли?

– О чем еще?

– Может, тебе и легко забыть, но не мне. Я беременна. Должно быть, ребенок зачат в Вуковаре.

– Правда? Я считал, что убил его раньше, чем он успел довести дело до конца.

– И ты только представь, до этого я не могла забеременеть, и тут…

– Давай поженимся, я позабочусь о тебе и ребенке.

– Очень благородно. Но что ты можешь? Это мне придется тебя содержать.

– Нет, я все могу.

– А ты упорный.

– Да, для разнообразия. Жаль, что я не был таким упорным, пока мы учились вместе.

– Разве ты не был упорным? Ты прицепился ко мне как пиявка.

– Тебе так кажется? Я сильно любил тебя столько лет.

– Не знаю о любви, зато я точно знала, что ты все время был где-то рядом, за углом, под окном, за дверью аудитории, в церкви, везде.

– Почему же ты со мной столько общалась?

– Ты казался жалким и убогим, а я ненавижу убогих, но при этом хочу помочь им. Я хочу сказать, твое внимание льстило мне, но оно мне и угрожало.

Они спокойно смотрели друг другу в глаза, слушая, как трещит лед на реке. А потом шли вдоль зацементированной набережной и наблюдали, как льдины взбираются друг на друга, ломаются, тонут, всплывают, сталкиваются, разбиваются на части – острые, белоснежные, с зазубренными краями, светящиеся на солнце, как огромные стеклянные мечи, с грохотом ударяющие по глыбам мрамора. Казалось, земля, на которой они стояли, плывет, как айсберг, на север, а река стоит на месте.

– Как ты думаешь, этот лед приплыл из Австрии? – спросил Иван. – Он плывет в Сербию, куда вливаются и реки Боснии.

– И что?

– Эти проклятые страны связаны водными потоками. И кровь не должна разделять их. Это точка зрения Папы Римского. Нет, я не призываю к объединению стран, ты понимаешь, но, по крайней мере, нам с тобой стоит попробовать жить вместе.

– Точка зрения, говоришь. Точки не могут быть большими. Ты разве не знаешь определения точки? Точки ничего не добавляют к сути.

Они замерзли на ветру, прошли мимо киоска с голубыми открытками, белыми сигаретами и седой продавщицей, а ветер подталкивал их сзади, и они двигались без особых усилий, с красными от холода ушами, просвечивающими на солнце, лучи которого падали сквозь темные обнаженные ветви акации широкими полосами. Они подняли воротники и вошли в прокуренную таверну, слушали чардаш и пили красное вино. А в сумерках под дождем со снегом, вышли на улицу с фиолетовыми от вина губами, прижимаясь друг к дружке, превращаясь в живой дом – женщина рядом с мужчиной.

Цены на жилье в Осиеке были слишком высокими для молодоженов. Сельме предложили работу в отделе городского планирования Низограда, и они перебрались в Низоград. Живот у Сельмы становился все больше и больше, и когда отошли воды, Иван отвез ее на такси в больницу. Два дня Сельма стонала, но ребеночек так и не появился на свет, словно знал, что мир снаружи несет угрозу. Акушерка настаивала на необходимости кесарева сечения. Иван с ужасом наблюдал, как Сельме рассекают низ живота, в образовавшемся просвете тут же собралась лужица алой крови. Пухлые руки акушерки вытащили из этой лужицы маленькое красно-голубоватое существо, за которым, словно змея, тянулась пуповина. Когда пуповину перерезали и новорожденное создание помыли, то Иван увидел, что это маленький человечек. Он дрожал от волнения и предвкушения, и когда медсестра позволила ему подержать заплакавшую малышку, был вне себя от радости. Он взял крошку на руки – она помещалась ровно в двух ладонях – и залюбовался ее крошечными чертами: у нее уже были черные бровки, густые темные волосики, а малюсенькие пальчики схватили Ивана за бороду. Она шевелила ножками я попала коленкой Ивану по щеке. От удара по коже разлилось приятное тепло. А она вырастет хулиганкой, подумал Иван. Девочка открыла свои карие глазки, посмотрела на Ивана и успокоилась. Итак, мое лицо – первое, что она увидела, подумал он. Отпечатается ли оно в ее памяти? А у меня появится друг на всю жизнь.

Сельме зашили живот, и как только она очнулась от наркоза, то снова начала стонать. Иван держал жену за руку в ужасе от того, через какую боль ей пришлось пройти, и решил, что будет верным мужем и отцом. Увидев мальчику, Сельма перестала стонать, и ее лицо оживилось. Они назвали активную девочку Таней.