Плач по красной суке - Инга Петкевич Страница 34

Еще более странно повел себя Тристан, когда, встав на четвереньки, он вдруг дико зарычал и бросился на своего врага.

Мне казалось, что Тристан сейчас растерзает собачку. Но результат получился совсем неожиданный: собачка также молча подпрыгнула и намертво впилась в предплечье Тристана и повисла на нем, как украшение. Тристан, взвыв от боли, с собачкой на плече помчался вдоль по улице. Мы с хозяйкой помчались за ними следом.

Догнали мы их на одном дворе, где Тристан валялся в сугробе и вопил не своим голосом. Несколько человек пытались отодрать собачку, но это лишь усугубляло страдание Тристана. Кто-то притащил кирпич и уже примеривался, чтобы проломить собачке голову, когда подоспели мы с хозяйкой.

Услышав голос хозяйки, собачка отпустила Тристана, подпрыгнув, забралась к хозяйке за пазуху и там затаилась.

Разгневанный народ набросился на хозяйку. Ругали собак, которые съели все наше мясо, ругали хозяев, которые распустили своих собак. Больше всех разорялся сам укушенный: он бесновался, прыгал, размахивал руками, брызгал слюной, бил себя в грудь, а если учесть, что он при этом издавал совсем непонятные звуки, то немудрено, что многие с полным основанием решили, что Тристан заразился бешенством, и требовали вызвать «скорую помощь».

Публика приходила и уходила, состав толпы менялся, и неожиданно кто-то заметил собачку и не поверил, что это крохотное существо покусало такого бугая. И действительно, по сравнению с растерзанным Тристаном животное выглядело совсем невинно. Толпа неожиданно развеселилась и, внезапно потеряв к укушенному всякий интерес, разошлась по домам. Только Тристан долго не мог успокоиться: он рычал, скалил зубы и даже лаял.

Потом мы долго искали травматологический пункт, где Тристану сделали прививки от бешенства и столбняка.

До моего дома мы добрались часов в десять вечера, без ведра краски, которое мы где-то потеряли, зато с двумя бутылками водки, которая, по утверждению Тристана, первое средство против всевозможных укусов.

Вид у нас, наверное, был довольно дикий, потому что, когда мы пытались описать наши похождения, домочадцы подозрительно косились. А муж постепенно накачивался бешенством. Незадолго до этого он в очередной раз вернулся в лоно семьи (наши мужья исчезают и объявляются в доме самопроизвольно; при ремонтах, переездах и прочих домашних авралах, когда требуется мужская сила, они, как правило, исчезают). Они с приятелем пили на кухне водку и были крайне раздражены моим долгим отсутствием. Некому было сварганить жратву, накрыть на стол, и муж гневался на законном основании.

Каждый раз, когда мой супружник возвращался в семью, он тут же, с порога, начинал яростно проповедовать домострой: мол, жена да убоится мужа и так далее… Я лично ничего не имею против домостроя, но смешно выслушивать эти строгие внушения от человека, который начисто лишен чувства ответственности за семью. Но спорить было бесполезно. Я давно знала, что все высокие принципы моего мужа не более чем пустой треп, за которым ровным счетом ничего не стоит. Просто он обожал вещать, читать лекции и нравоучения. Он мог с пеной у рта рассуждать о верности — и менять баб каждый вечер; мог обличать алкоголизм, будучи с глубокого похмелья; мог презирать ложь — и лгать на каждом шагу. В старину подобное явление называлось ханжеством, но это слишком пышное определение.

Принесенная нами водка разрядила атмосферу. Водка у нас примиряет всех со всеми.

Потом Тристан ремонтировал у нас кухню. Прибежит, бывало, вечерком — деловой, озабоченный, бодрый. Кажется, разом все переделает. Подчиняясь заданному ритму, я срочно подогреваю обед, мечу на стол жратву.

— Не, хозяйка, не до еды, дела ждут…

Он лихорадочно переодевается, засучивает рукава, окидывает прицельным взглядом предстоящую работу и, когда обед уже на столе, неожиданно исчезает в ванной.

Я нетерпеливо топчусь у плиты, подогреваю остывшую жратву, и вот, когда мое терпение готово лопнуть, он торжественно вылезает из ванной и озабоченно садится за стол. Пристально разглядывает содержимое тарелки, удрученно вздыхает, наконец нерешительно берет ложку или вилку… и вдруг, будто что-то вспомнив, вскакивает и опять исчезает в ванной…

Возвращается через полчаса. С покорным видом садится за стол, но не ест — мнется, ежится, вздыхает, потом вдруг хватает тарелку, бежит с ней к окошку и там поглощает пищу в мгновение ока, заглатывает, как удав. Иной раз и вовсе не притронется к еде. Промучившись над ней изрядное время, оставляет нетронутой.

Решив, что Тристан стесняется есть в моем присутствии, я стала выходить из кухни и с удовлетворением отметила, что без меня он куда быстрей справляется с едой. Но потом вдруг в кухне стало вонять. Поискали и обнаружили во всех углах майонезные баночки со всякой протухшей жратвой. Это Тристан прятал таким образом мои обеды.

Зачем он это делал — мы так и не узнали. Расспрашивать его было бесполезно, на все вопросы он обижался, краснел и запирался в ванной.

Наблюдая это странное явление под названием Тристан, я не раз ломала себе голову, стараясь его классифицировать, но оно не лезло ни в какие рамки: Тристан не был шизофреником, не был и депрессантом, не был полностью слабоумным, но и полноценным его нельзя было назвать, дебилом он тоже как будто не был. Невольно в голову приходили всякие буддистские соображения о переселении душ. В Тристане было так много собачьих замашек. Но потом более прозаическое соображение пришло мне в голову.

— Тристан, — обратилась я к нему, тупо наблюдая, как он накладывает в стакан чая восемь ложек сахара.

— Ну, — отозвался он.

— Почему ты всегда говоришь «ну»? Сколько тебе лет, Тристан?

— Ну двадцать два.

— А в армии ты был?

— Ну…

— Тристан, а твой отец пил?

— Ну…

— А он лечился от алкоголизма?

— Ну…

«Что и требовалось доказать», — мысленно поздравила я себя. Тристан был не просто наследственный алкоголик, он был потомственный залеченный алкоголик, то есть он унаследовал от своих предков не просто алкоголизм, который уже, наверное, пятьсот лет наследует все русское население, Тристан получил в наследство еще и результаты лечения от алкоголизма, — короче говоря, он унаследовал те радикальные изменения в организме и психике, которые подобное лечение неизбежно вызывает у больного.

Эти залеченные алкаши бывают двух типов. Один — лихорадочно-бестолковый, истерический: у него все падает из рук, проливаются краски, теряются предметы, ломается мебель. Другой тип, наоборот, заторможенный, якобы сосредоточенный и самоуглубленный: вначале может показаться, что он работает тщательно и добросовестно, разве что слишком медленно, так медленно, что порой никакого терпения не хватает дождаться результатов его работы. Когда же вы наконец получаете эти результаты, то с удивлением обнаруживаете, что работа выполнена еще хуже, чем у лихорадочного ханурика. На ваше законное негодование идиот только беспомощно разводит руками, и вы понимаете, что он честно старался, но лучше работать он просто не в состоянии.