Мольба Мариам - Джин П. Сэссон Страница 34

В этот момент из своей комнаты вышла мама. Вид вооруженных солдат настолько ее напугал, что она словно онемела.

— Собери лекарства мужу, — рявкнул офицер. — Он пойдет с нами.

Мы переглянулись, подумав об одном и том же: у них было заведено на папу дело, иначе откуда бы им было знать о его болезни и необходимых ему лекарствах.

Мама справилась с сердцебиением и поспешно покинула прихожую.

У меня внутри так все сжалось, что я едва могла дышать. Я взглянула на папу. Вид у него был безропотный, однако руки дрожали. Никогда еще я не испытывала к нему столь сильной любви. Это был худший момент моей жизни, ибо я ничего не могла поделать. Вооруженные солдаты не спускали с нас глаз. Мы находились в полном их распоряжении. Они могли всех нас перестрелять, не дав нам опомниться.

Моя ненависть к новому правительству возросла еще больше.

Потом из спальни выбежала мама с папиными таблетками, запихивая по дороге в полиэтиленовый пакет смену белья и сигареты. К счастью, ей хватило благоразумия собрать именно то, что могло ему понадобиться, если его бросят в тюрьму.

Офицер кивнул, один из солдат забрал у мамы пакет, и папу повели к двери. Силы ко мне вернулись, я закричала и вцепилась в папу, боясь, что больше никогда его не увижу, что он исчезнет, как Сабор и Мухаммед. Меня покинула всякая стыдливость.

— Не забирайте его! — умоляла я срывающимся голосом. — Он болен!

Один из солдат оторвал меня от папы, и тогда я поняла, что мы имеем дело с людьми, у которых каменные сердца.

— Пожалуйста, не делайте из нее сироту! — закричала мама.

Но мы были бессильны. Мне оставалось лишь наблюдать за тем, как папу сажают в военную машину. Его затолкали на заднее сиденье и увезли, возможно навсегда.

Мама сползла по стене на пол, а я собралась с духом, бросилась к телефону и набрала номер министра сельского хозяйства. Он был давним другом нашей семьи, и папа неоднократно оказывал ему разнообразные услуги. Папа помог ему получить стипендию в одном из европейских университетов, где впоследствии ему присвоили докторскую степень. Кроме того, папа способствовал его выдвижению на министерский пост в правительстве. Я не стала стесняться и сразу же напомнила ему об этом:

— Пожалуйста. Мой отец оказал вам множество услуг и никогда ни о чем не просил. Но сейчас ему нужна помощь.

Если министр и был поражен моей бесцеремонностью, он никак не показал этого. Думаю, к этому времени уже все афганцы, занимавшие высокие посты, привыкли к подобным отчаянным просьбам.

— Мариам, сегодня я ничего не смогу сделать, — ответил он. — Но завтра утром сразу же займусь этим. Обещаю.

Мысль о том, что папа находится в тюрьме, приводила нас в ужас. Близкие друзья и родственники собрались подбодрить нас. Никто не мог заснуть.

В два часа ночи в дверь неожиданно позвонили. Все бросились к двери, сбивая друг друга с ног. Я была крайне изумлена, когда увидела на пороге улыбающегося министра сельского хозяйства. Он сделал шаг в сторону, и за его спиной показался папа.

Мы с мамой вскрикнули и разрыдались. Мы словно обезумели от счастья.

— Только меня собирались увести на допрос, как вдруг дверь открылась и на пороге оказался мой друг, — широко улыбаясь и похлопывая министра по плечу, сообщил папа.

Впрочем, мы не могли успокоиться даже после того, как выяснили причину папиного ареста. Оказалось, что члены племени Хаиль подняли восстание против советского режима.

В новом Афганистане каждый считался преступником. А папа после смерти Шера стал номинальным главой клана. Члены племени так его любили и почитали, что его заподозрили в том, что именно он являлся организатором восстания. А ведь новый режим ничто так не пугало, как восстание свирепых племенных воинов.

Не спаси папу министр, он мог бы погибнуть во время допросов, так как новое правительство любило прибегать к пыткам, а папино здоровье оставляло желать лучшего. Папа не смог бы сообщить своим мучителям того, что они от него ждали, так как и для него восстание стало полной неожиданностью, хотя и приятной. Меня же распирала гордость: наши сородичи взялись отстаивать нашу честь. И лишь позднее мы узнали, что все они были обречены на полное истребление. Тысячи людей были арестованы и брошены в тюрьму, а некоторые казнены.

Моей ненависти к новому режиму уже не было предела.

Самой страшной новостью стала публикация новым правительством списка арестованных после переворота. Он содержал тысячи имен, включая Сабора Хаиля и Мухаммеда Хаиля. Никаких конкретных обвинений против них не было выдвинуто, так как ни тот ни другой никогда не нарушали закон. Их арест был обусловлен лишь тем, что оба были образованны и происходили из влиятельного клана. Задолго до переворота коммунисты спланировали уничтожение большей части интеллигенции. Они стремились истребить всех, кто мог бы организовать и возглавить восстание против нового режима. Многие молодые люди были сосланы в Сибирь на изнуряющие работы. Другие были казнены по прихоти следователей.

Рядом с именами Сабора и Мухаммеда значилось: «Скончались в тюрьме от естественных причин».

Мертвы? Убиты? Невозможно описать глубину нашего отчаяния. Мы не могли представить себе мертвыми этих двух добродушных красавцев. Несмотря на то что мы обратились с просьбой выдать нам их тела, наши запросы остались без ответа. Впрочем, позднее от друга, работавшего в правительстве, мы узнали об обстоятельствах их смерти. Сабора и Мухаммеда допрашивал один из самых жестоких следователей в течение нескольких месяцев. Обоим во время пыток были нанесены страшные травмы. Однако ни тот ни другой не признались в антиправительственном заговоре, так как ни в чем не были виноваты. А потом однажды их вывели из камер. Мои кузены обезумели от радости, полагая, что этот кошмар закончился. Они думали, что им позволят вернуться к своим женам и детям. Но вместо этого их посадили в советский вертолет. Там над ними принялись жестоко издеваться, заявляя, что их ничтожные жизни не стоят советских пуль. И когда вертолет оказался над безлюдной местностью, их попросту выкинули из вертолета, их идеально сложенные тела разбились о камни любимой родины.

Невозможно было спокойно слушать о последних мгновениях их жизни.

Меня обуяла такая ярость, что я даже не могла плакать. Впервые в жизни я поняла, что способна убить человека.

И вот в один роковой день папа позволил мне взять машину, чтобы съездить с подругой в мороженицу. По дороге мне надо было пересечь один из главных мостов Кабула. И в тот самый момент, когда я к нему приблизилась, я увидела двух русских женщин, которые, смеясь, переходили его с таким беззаботным видом, словно вокруг ничего не происходило. И вдруг я впала в неистовство. «Эти две суки, — подумала я, — наверняка знают, что их мужья бросают в тюрьмы и убивают лучших афганских юношей. Может, именно их мужья сбросили Сабора и Мухаммеда с вертолета».

Дикая отвага овладела мною, и мне стало казаться, что эти две русские являются источником всех бед Афганистана. Я вывернула руль и до упора вдавила педаль газа. Мотор взревел, и я ринулась на женщин. Они оглянулись и увидели мчащуюся на них машину. Одна из них схватилась за ограждение и прыгнула в реку. Вторая попыталась совершить такой же кульбит, но оказалась более неуклюжей, поскользнулась и упала. И я могла бы ее переехать, если бы в последний момент не поняла, что не обладаю душой убийцы. Я круто вывернула руль влево и объехала ее. Для того чтобы поскорее скрыться с места преступления, я рванула с места. В зеркало заднего вида я разглядела, как вскочившая на ноги женщина с ужасом уставилась мне вслед.