Бескрылые птицы - Луи де Берньер Страница 35

Оружейник говорит: «Ладно, начнем сначала. Желаете пистолет или что-нибудь с прикладом?»

Вот уже закавыка: мне казалось, я хочу красивый пистолет, чтобы носить за поясом, а теперь начинаю думать, что большое ружье лучше. Потом задумываюсь о цене, а дьявол в голове нашептывает: «Да какая разница?», и я говорю: «Вообще-то я хочу и то, и другое». Абдул сияет, он любит таких заказчиков. В конце концов мы решили, что я получу гладкоствольный однозарядный пистолет с казенником и красивой простой березовой рукояткой, а также нарезное однозарядное охотничье ружье с казенником и красивым простым березовым прикладом. Видите, я старался сохранить благоразумие в своем безрассудстве, заказав практичное и полезное оружие, не слишком причудливое и не чрезмерно дорогое. Мы сторговались в цене, она была высокой, но не запредельной, к тому же я надеялся на очередной приход кочевников. Они много путешествуют, и горшки у них бьются часто, а их путь пролегает через наш город, всегда можно сбыть товар.

«Приходите через пару месяцев, — говорит Абдул Хрисостомос. — Все будет готово».

Естественно, я весь в нетерпении, ни о чем больше не могу думать, горшки разваливаются под пальцами, но вот наконец я отправляюсь со следующим караваном и оказываюсь в мастерской Абдула Хрисостомоса.

Он меня помнит: «А, Искандер-эфенди! Приятно вас видеть! Рад сообщить, что ваше оружие готово, и я уверен, вы будете в восторге».

Однако он чего-то межуется, и я скоро выясняю, почему. Прежде всего, у пистолета рукоятка из грецкого ореха, филигранно инкрустированная серебром, да еще четыре заряжающихся с дула ствола, растопыренные, как пальцы.

«Что это, скажите на милость, Абдул-эфенди?»

«Пистолет классической системы для подавления бунтов, — отвечает он. — Одним нажатием курка укладываете четверых, стоящих плечом к плечу».

«Абдул-эфенди, — говорю я, — все это прекрасно, но мне не требуется подавлять никаких бунтов. Я вообще ни разу не поднимался на корабль, никогда не бывал в море, и я не капитан, которому нужно сохранять порядок. Я гончар и хочу пистолет, чтобы носить за кушаком, когда прогуливаюсь по городу или отмечаю праздник».

Абдул совершенно сникает: «Значит, не возьмете? А я думал, вам понравится, он такой красивый».

«Пистолет прекрасен, — говорю я, — но я такой не заказывал, и он, держу пари, намного дороже».

У Абдула дрожит нижняя губа, текут слезы. Этот здоровенный мужичина плачет, выговаривая детским голоском: «Я надеялся, вам понравится. Делал с такой любовью, так старался, и он всего в два раза дороже».

Я пытаюсь его утешить: «Абдул, это шедевр, вам нужно послать его в подарок самому Султану-падишаху, он достоин царского арсенала, а для меня он слишком хорош, мне такой не потянуть. Что с ружьем?»

Абдул Хрисостомос отирает лицо, испачкав руку сажей, и выносит ружье. Я смотрю и не верю своим глазам: шесть соединенных стволов, которые после выстрела проворачиваются. Очень красивый эбеновый приклад инкрустирован перламутром, но ружье из-за шести стволов такое тяжелое, что я просто не могу поднять его к плечу.

«Моя новейшая конструкция», — гордо улыбается Абдул.

«Это еще один подарок Султану-падишаху, — говорю я. — Ружье изысканное, но слишком тяжелое, и я такое не заказывал».

Оружейник смотрит на меня так, будто я только что сообщил о смерти его матери. Короче говоря, мы условились, что я снова приеду через два месяца со следующим караваном.

Я приезжаю в третий раз, и теперь Абдул сделал пистолет с нарезным стволом и семизарядным барабаном, а калибр такой, что одним выстрелом можно снести стену дома. Честно говорю, в дуло мой указательный палец пролезал. А у ружья ствол длиной шесть футов, потому что «повышается точность боя, и с тысячи ярдов можно сбить кроличью какашку». Все повторяется, Абдул плачет и говорит, что он художник и не может сдерживать свои творческие порывы.

«И меня можно назвать художником, — отвечаю я. — Но когда люди заказывают мне горшок, они получают то, что просили, а я стараюсь сделать его как можно лучше, потому что искусство не только в замысле, но и в воплощении, и не нужно все бесконечно усложнять». — Искандер помолчал. — И вот теперь я в четвертый раз отправляюсь к оружейнику, надеясь, что наконец получу пистолет и ружье, какие заказывал. А все передряги начались с того, что мой сынок подрался с приятелем и я начал страдать из-за отсутствия пистолета. По-моему, я свалял дурака. — Он кивнул на небо. — Наверное, Аллах смеется надо мной.

— Да нет, мужчине необходимо оружие, чтобы чувствовать себя мужчиной, — успокоил Али. — Без этого никуда. Сам увидишь — жена зауважает, сын станет тобой гордиться, а как пройдешься вечерком по улицам, почувствуешь себя самим Рустэм-беем.

Ага усмехнулся скрытой лести, а Искандер признался:

— Я уже волнуюсь.

Стамос отер нос рукавом:

— У этой истории нет конца. Я не доволен. На обратном пути непременно расскажи, как все прошло.

— Мне понравилось описание оружейника, — сказал Мохаммед. — Прямо как живой стоит с этими кольцами и косицей. — Он оглядел попутчиков и спросил: — Кто следующий?

Левон-хитрюга поднял руку:

— Я знаю историю о сорока визирях.

— Да это самый длинный рассказ на свете! — воскликнул Искандер.

— Если помнишь его целиком, — ответил Левон. — Боюсь, я многое запамятовал.

— Давай, мы напомним, — ободрил Стамос.

И Левон-хитрюга два дня рассказывал самую длинную из сочиненных историй о женских уловках и вероломстве. Все смеялись, не воспринимая всерьез женоненавистнические байки, и только странно смутившийся Рустэм-бей примолк и погрустнел. Забавно, что ятаган получил именно Левон-хитрюга: из неверных лишь торгаш-армянин поведал историю, но он был единственным, кого совершенно не интересовало оружие.

Далеко от Эскибахче, за Додеканесом и Эгейским морем Мустафа Кемаль наконец-то возвращается в Салоники — город, где родился. Идет 1907 год. С досадой и раздражением Мустафа понимает, что ссылка в Дамаск уничтожила его шансы на роль революционного лидера. Создан новый комитет «Единение и Прогресс», куда входят такие люди, как Талат-бей, Чемаль и Али Фетхи. Встречи проходят с секретностью масонской ложи, даются клятвы на саблях и Коране, и общество становится широкоизвестно под названием «младотурки». Новое образование поглощает общество «Отечество и Свобода», к Мустафе относятся с недоверием, поскольку все эти фокусы с тайнами и клятвами ему скучны. Его не допускают к активным действиям, и он проводит время, инспектируя македонские железные дороги.

Султан направляет две комиссии разобраться с комитетом «Единение и Прогресс», и руководителя первой ранят выстрелом. Глава второй комиссии явно желает примирения, но лихой майор, направленный в Стамбул на переговоры, уходит со своими людьми в горы. Майора зовут Энвер [34], к нему вскоре присоединяется еще один офицер, специалист в партизанской войне. Наконец открыто объявляется революция, Султан посылает войска на ее подавление, но солдаты присоединяются к революционерам. Красавец Энвер выступает с балкона отеля «Олимпийский Дворец» и провозглашает новую турецкую политику. Отныне никаких привилегий отдельным этническим и религиозным группам, у всех равные права и обязанности. В Салониках царит эйфория. Раввины обнимаются с имамами, изумленные политические узники выходят на свободу. Агентов Султана убивают, прохожие плюют на их трупы, валяющиеся на улицах.