Агробление по-олбански - Ильдар Абузяров Страница 35

Первым делом решил выглянуть в окно. Не угнали ли Жоржика? Нет, не угнали. А вот капот открыли и сняли медные клеммы. Хотели разобрать на части, но поняли, что генератор слабенький. Оставили в покое.

Накинув ветровку, Петр выскочил на свежий утренний воздух. Уже стоя на улице, он видел, как из «скорой помощи» выкатили носилки. Три небритых бугая-доктора в белых халатах сопровождали «катафалку» до самых дверей приемного покоя. При этом один сжимал в руке походивший на большую аптечку контейнер. В какой-то момент под порывом неуклюжего ветра простыня на теле задралась, и Петр увидел бледное лицо Черного Горана.

Толпа зевак ахнула. Страна маленькая, и люди здесь знали друг друга в лицо. Накануне вечером Петру рассказали историю о том, как из монастыря у Призреня, опутанного колючей проволокой, вышел один бедный юноша. А вечером его нашли уже без внутренних органов. Значит, этим угодившим в концлагерь мира бедолагой и был Черный Горан.

От пережитого шока Петру подурнело. Он представил, как убийца, ударом ножа разрубая гордиев узел сердца Горана, рассекает очень прочную и эластичную мышцу миокард, растаскивает холодным лезвием два предсердия и два желудочка, отчленяет вену и артерию. Из разверстого живота вытаскивают поджелудочную и печень. А где же в это время был Бог, который ближе к сердцу, чем яремная, и теплее, чем печка?

Или сердце Горану изверги все-таки оставили, вырезав почки и селезенку? Петру было важно узнать об убийстве Горана как можно больше, но в больницу его не пустила охрана.

Вернувшись в отель, обессиленный Петр уселся на кровать. Руки лямками повисли вдоль тела. Из окна двухместного номера открывался унылый вид на улицу с параллелепипедами кирпичных зданий. Исторические постройки снесли и построили улицу в стиле Среднего Запада. Бары, парикмахерские, зубные кабинеты.

Петр представил, что имплантанты и коронки, и накладные волосы-шиньоны в этих заведениях тоже сняли с убитых – его внутренне передернуло. Сразу, несмотря на пригожую погоду, расхотелось гулять по Приштине.

– Поехали отсюда! – нашел свою причину Давид. – Уж больно подозрительно это раздолбанное и американизированное Косово.

Границу с Черногорией пересекали спустя пару часов.

– Почему у вас не стоит штемпель въезда в Косово? – спросил пограничник, разглядывая паспорта.

– Не знаю, наверное, забыли поставить.

– Вообще-то, – обиженно сказал пограничник, – Косово, как и Черногория, уже независимые государства. Пусть маленькие, но независимые!

– Мы в курсе, – дружелюбно улыбнулся Петр.

– В следующий раз будьте внимательны, – отдал паспорта пограничник.

Ехали через Ульцин. Как въехали в Пераст, повернули на нужную улицу. Не забыли, хотя заведение Эфлисона внешне ничем не отличалось от других крестьянских домов Черногории. Такая же каменная двухэтажка с внешней лестницей и длинным, как стручок гороха, балконом. Отличие было в другом. На первом этаже, там, где у других крестьян жил скот, у Эфлисона пили люди. А в верхнем помещении, что в домах предназначено для людей, у Эфлисона был сеновал, правда, тоже для людей, но уже в скотском состоянии.

В противовес кричащим вывескам баров в Приштине таверна Эфлисона была увита и спрятана под виноградной лозой. Потому что заведение Эфлисон в рекламе не нуждалось. У Эфлисона были постоянные клиенты. Все свои. Для своих Эфлисон по вечерам показывал маленькое шоу-представление или устраивал конкурсы. Отжигал как мог. Точнее, поджигал абсент, жженый сахар с вишней. С помощью ножа и вилки делал из груш и яблок скульптурки-фигурки-миниатюрки, пел арии Верди и Пуччини. Поднимал пучину восторга и оваций.

Петр и Давид тоже входили в круг своих. Однажды они попробовали у Эфлисона настоящую сербскую плескавицу – и попали в гастрономический плен. Жаренная на огне мясная лепешка в хлебе со множеством начинок – только успевай языком разгребать. Лук, помидоры, огурцы, сыр, перец, зелень и еще много всего – на любой вкус. Наяривай, сколько хочешь, на зубной гармошке.

К плескавице Эфлисон подавал, как он говорил, настоящую плескарницу – чарки с анисовой македонской мастикой, хорватской красносмородиновой настойкой и черногорской перцовкой. На выбор.

– Не стесняйтесь! – приговаривал Эф. – Хлебайте природную народную силу, что проявит себя катаклизмами в вашей крови и вашем животе.

Хотя настоящей природной стихией был сам Эфлисон. Вот и сейчас, не успели Петр и Давид подъехать к пристроенной к скалам и спрятанной под кружевом винограда таверне Эфлисона, как эта гора из сыра и фруктов, срывая фартук, уже двинулась навстречу гостям.

– Здравствуйте, други! – распахнул большие ручища Эфлисон.

– Здорово, братушка! – улыбнулся Петр.

– Привет! – поздоровался Порошкански, тщетно пытаясь избежать могучих объятий Эфлисона.

– О-о-о! Какие люди на балканской фабрике морских звезд, свиней и ежей!

– В порошок сотрешь!! – прохрипел опять же он, Порошкански.

– Ра-а-з-здавиш-шь! – прохрипел, выдавливая из себя по капле свободу, Петр.

– Ничего, ничего! – радостно лепетал Эфлисон. – Сначала надо хорошенечко выжать человека, чтобы он побольше в себя потом вина вобрал. Ведь душа возвращается в потрескавшееся, потрепанное землетрясением тело вместе с влагой.

– Опять ты за свои хитрости.

– Садитесь, садитесь, гости дорогие, – Эф смахнул большим полотенцем крошки и мух со стола, – рассказывайте.

– Да что, собственно, рассказывать?

– Говорят, у вас сейчас в Албании заварушка. Люди на банкиров бросаются.

– Есть немного.

– Дела, дела! Когда это было видно, чтобы зайцы на лис бросались?!

– А у нас все по-старому: немного работаем, немного гуляем. – Эфлисон подсунул под себя дубовую табуретку.

– Это и хорошо.

– Да вы, наверное, с дороги проголодались. Сейчас я вас попотчую, – засуетился хитрец Эфлисон и вскоре принес большой кувшин вина «Герцеговачки Вранац» вместе с закуской: маринованные оливки, пикантный салат с сельдью.

– Сейчас поваренок приготовит горячее.

– Опять ты за свои штучки, Эфлисон! – воскликнул Петр, пытаясь надвинуть на лицо самое строгое выражение.

– О чем ты, Петр? – блюдя полную невинность, спросил Эф.

– Зачем принес к белому вину соленую закуску? Чтобы мы больше выпили?

– Зачем рыбу соленую к вину? – переспросил Эфлисон. – А как же иначе? Человек, когда он выпьет, ему море по колено становится. А тут как раз рыба. Человек, когда он выпьет, он таким героем делается, героем-одиночкой. Ему смерть не страшна и любовь забавна. А что такое смерть и любовь в сознании человека, как не море? Откуда смерть – из-за моря. Что такое чувства – море. А без смерти и любви человеку чего-то не хватает. Мелочи вроде какой-то для счастья не хватает, но как не хватает! Неполноценный человек, пока он не выпьет. Душевной полноты, душевного моря человеку не хватает. Высших сил в каждой секунде бытия, разгула стихий и сверхчеловеческого человеку не хватает.