Агробление по-олбански - Ильдар Абузяров Страница 36

– Вот это да! – восхитился Порошкански.

– Ты давай, давай философствуй под «Било Вранац», да не завирайся, – одернул друга Петр. – Было, не было. Я тебя о чем спросил? Я тебя спросил: ты зачем к вину закуски всякой соленой да рыбы принес – чтоб мы больше выпили? А ну, отвечай.

– Это уж как водится. А вы разве не за тем сюда приехали?

– Как тебе сказать… Во-первых, нас обобрали по ту сторону границы, а во-вторых, ты своих наперстников-таможенников знаешь. До последней нитки обобрали…

– Как не знать, я ведь контрабандой вина занимался. Вы пейте, пейте, гости дорогие, там разберемся. Море – оно почему может выпить больше всех на земле? Оттого, что закусывает только соленым.

– Ладно, неси свое горячее, – махнул рукой Петр, – разговор есть. А ты, Порошкански, давай наливай…

Давид послушно взял плескарницу и посмотрел сквозь запотевшее стекло на то, как в ней плескались какие-то ошметки. Должно быть, винные ягоды и плавники пьяных рыб.

Накатили-хряпнули. Затем еще по одной. Когда Петр почувствовал, что у него начинает развязываться язык, Эфлисон принес горячее: бараньи почки с горошком и в горшочках. Бараний желудок и прочая требуха.

– Слушай, Эфлисон. У меня к тебе дело.

– Ты сначала закуси. Почки – они полезны, они за баланс воды и обращение солей в организме отвечают. Может, дело-то несерьезное. Пьяный язык ведь как помело. Ты сначала наешься, напейся хорошо. Потом я тебе специальной воды дам, чтобы желудок освободить и почки почистить. А уж потом, если разговор останется, и поговорим. Почки – они посерьезней всякого дела будут. Организм человека как Вселенная. А почки – они фильтр для камней, песка и прочей жизненной мути и требухи. В Древнем Китае в понятие «почки» вкладывали всю мочевыделительную систему, а также обеспечение детородной способности, управление циркуляцией жидкостей, образование крови, усваивание входящих в организм жизненных сил Ци, развитие костного мозга и всей мозговой ткани, управление состоянием костей и волос, контроль слуха…

– Постой, Эфлисон, – пытался заткнуть уши Петр.

– Ты меня не останавливай. Я побольше тебя на свете-то пожил. Ты думаешь, почему море все больше молчит? Думаешь, ему сказать нечего? Неправда. Просто оно методу знает. Чуть морю плохо, оно пить начинает. Затем буянит. Затем ест много. Затем блюет. А уж после на голодный желудок понимает, что все прах и тлен. Философия, брат.

– Да ты будешь меня слушать?! – крикнул Петр. Ударил по столу. – Я не о себе, я о стране. О народе. Да вот друг у меня тоже захандрил.

– Ну?

– Ты море лучше всех знаешь. И душу человеческую лучше других знаешь.

– Ну?

– Как бы тебе сказать… А Большую Женщину ты знаешь?

– А как ты думаешь, кто женщину может знать? Хоть одну, даже самую маленькую. Женщину сама женщина-то, в смысле хозяйка, знать до последнего, до конца не может. Потому что женщина – она как устроена? Снаружи орешек, а изнутри море! Понимаешь?

– Да я не в психологию, – у Петра заплетался язык, – не в психотерапевтическом смысле спрашиваю. Я в общем плане, знаешь ли ты ее в общем или не знаешь?

– Я так скажу, в общем. Если женщина любит – она большая, а если нет – маленькая. Когда женщина не любит, ей всегда надо слишком много. А когда любит, она и малым довольствуется.

– А если она над малым смеется? Держит фигу в кармане, а мужчину держит за рыбку в аквариуме? – скосился Петр на Порошкански.

– Женщина так устроена, что когда она чувствует власть над мужчиной, она склонна это использовать. Не успокоится, пока не поистязается всласть. Такова природа власти и человека.

– Выходит, каждый человек может быть большим и маленьким! Какой смысл его по белому свету искать? – философически заметил Порошкански.

– Опять ты о своем! – Петр чуть не ругался матом. – Жиртрест, бля, из Пераста. Мозги морем полощет, а ты ему вторишь. Я говорю не о такой, – он развел руки, – и не о такой, как ты, Эфлисон, а вот… – Петр залез на табуретку и попытался вскарабкаться на стол.

– Тише, тише, – схватил его Порошкански.

– Отстань!

– Ты куда?

– Отстань!

– Ты куда лезешь? Слазий, слазий с меня сейчас же!

Петр – смертельный номер – залез на плечи Порошкански и снова развел руки, показывая величину Большой Женщины.

– А, понял. Ты, наверное, об Артемиде Эфесской. Греческой богине.

– Если она Большая Женщина, то, возможно, и о ней. Хотя сомневаюсь я, что ты меня понял.

– Еще бы она была не большой. Да знаешь ли ты, Петр, что ее храм в Эфесе был в четыре раза больше храма ее тезки из Афин.

– В четыре? – переспросил Порошкански. – Значит, она в четыре раза была больше обычной женщины.

– И считался одним из Семи чудес света.

– Так в четыре или в семь? – недоуменно развел пьяные глаза Порошкански.

– Подожди, подожди, а что еще известно об этой Ээ…?

– Эфесской. Ну, известно, что ее называли Артемидой Полимасте – многогрудой.

– Как многогрудой?

– Где-то даже нашли ее статуэтку с пятнадцатью грудями.

– Но это неправда! – возмутился Петр. – Если ты меня сейчас подстебнуть решил, то не смешно!

– Конечно неправда, – вынес окончательный вердикт Порошкански. – Ишь чего выдумали – пятнадцать грудей у одной! А у моих четырех всего восемь!

– Как можно несравнимое сравнивать?! – не сдавался Эфлисон. – Артемида Эфесская была богиней плодородия. Она все делала, чтобы поля колосились, а овцы плодились.

– Мои жены тоже богини! – в свою очередь не сдавался Порошкански.

– Но она, в отличие от твоих жен, была очень популярной богиней! – уел товарища Эфлисон. – Особенно среди моряков и путешественников, которые ей приносили жертвоприношение печенью. Может быть, потому, что в отличие от Артемиды Пелопонесской, девушки целомудренно стыдливой, Артемида Малазийская была женщиной, якобы обуреваемой страстями, эдакой жрицей любви.

– Нет, – Петр мечтательно почмокал, – она была обуреваемой телесной страстью и похотью. – Петр вспоминал женщину, приходившую к нему во сне. Сопоставлял. Сопоставляя, трезвел.

– К тому же она была этакой банкиршей, потому что ее храм был финансовым центром всего региона. Вот она и накачивала финансовым плодородием все в округе. Кстати, деньги на реконструкцию храма в Эфесе дал Александр Македонский! А твои, Давид, жены-богини являются финансовыми магнатами?

– Нет, – понурив голову, сдался Давид.

– Вот видишь!

Но увидел Петр. Он все еще сидел на плечах Порошкански, когда на другом конце таверны Эфлисона заприметил у ножки восьминогого стола чемоданчик-контейнер с красным крестом. У Петра была фотографическая память на вещи. Где-то такой чемоданчик он уже видел. Подняв глаза выше, Петр понял, где. За столом сидели санитары, которые катили на тележке порезанного Черного Горана. Да, те самые здоровые небритые бугаи-санитары. Но на этот раз они были не в медицинских халатах, а все как один в кожанках с заклепками. Рядом с ними сидел холеный человек с очками «Золотая дужка».