Прозрачные леса под Люксембургом - Сергей Говорухин Страница 35

Выпусти колечко дыма в закрытой комнате – оно белое. В окно, на улицу – голубоватое. Так же и многое другое, немножко посерьезней…

–

Он сошел на остановке и канул, пропал в людском потоке.

Еще недавно в полупустом трамвае, прислонившись к окну, он о чем-то сосредоточенно думал, а я был не в силах отвести от него глаз – в его лице, напряжении взгляда было столько необыкновенного…

Но вот он побежал, засуетился, обгоняя одних, уступая другим, – и я его уже не вижу.

Однако скоро и моя остановка…

–

Каждый из нас знает, что такое счастье. Только нужно подгадать время, чтобы спросить об этом.

–

Старая, беспомощная, слепая, одиноко стучит клюкой, натыкаясь на прохожих, задевая грязным эмалированным ведром:

– Христа ради, детки, помогите водички набрать… Христа ради, милые…

– Ну, а потом и полы тебе помыть…

– Отвяжись ты, бога ради…

– Ладно, бабка, не скули, давай свое ведро…

Обычно. Все давно привыкли к этому. А вот взбрело же написать. Зачем? Для кого? В пустоту…

–

Одна из причин отличия дурака от умного в том, что он высказывает любые свои мысли вслух, – не хватает ума промолчать.

Но как было бы хорошо, если бы все высказывали свои мысли вслух, – тогда наверняка не было бы плохих и пошлых мыслей.

Но, рискнув высказаться вслух, мы отчасти становимся дураками. Поди разберись…

–

Человек решил добраться до Полярной звезды. Он больше не мог смотреть на нее спокойно – свет далекой звезды не оставлял его ни на мгновение…

Он добирался до нее много лет. Труден, бесконечен был его путь, но достигнув Полярной звезды, он увидел, что на ней не может существовать ничего живого.

На обратную дорогу ему не хватило жизни.

–

Он – человек, у которого все сложилось плохо. Я – человек, у которого все сложилось хорошо.

И потому вечерами я удобно устраиваюсь в кресле, включаю музыку, закуриваю и начинаю думать о своей неудавшейся жизни. Как выясняется, моя скупая биография переполнена трагическими событиями. Меня бросали, отвечали неблагодарностью на мои юношеские порывы, били за справедливость…

И вообще, я начинаю сознавать, что единственный выход из создавшегося положения – самоубийство. Но повеситься не хватает мужества, сброситься с крыши дома – страшно, утопиться – тем более.

Я тушу сигарету и выхожу на улицу. Там я встречаюсь с ним – человеком, у которого все плохо.

С ним как-то сразу становится легко и безмятежно. Он болтает о всякой чепухе, заговаривает на тему любви в творчестве Блока или о кибернетике, которая, прежде всего, непостижима для него самого. Он улыбается каждому, превращая серьезное в простое, разрешая легкомысленными советами казалось бы неразрешимые проблемы. Он подходит ко мне, улыбается, протягивает руку, и я не могу не улыбнуться в ответ.

Я – человек, у которого все сложилось хорошо. Он – человек, у которого все сложилось плохо.

–

К одиночеству я отношусь хорошо. Я люблю быть в одиночестве и всегда нахожу себе работу. И потому они смотрят на меня как на чудака, а я смотрю на них с той же точки зрения.

Кто из нас прав, рассудит только одиночество.

–

Убил змею. В узком кругу дачников числился решительным человеком, да и сам был не против – змея скользкая, омерзительная.

А недавно подступило: вспомнил, как извивалась, билась в предсмертной агонии, хотела жить… А ее топором по голове, на куски, на атомы… Только за то, что проползала мимо…

И больше не могу испытывать к этой змее неприязни – я испытываю неприязнь к себе.

–

В небольшом краеведческом музее, среди немногочисленных и однообразных его экспонатов, кинжал офицера вермахта вызывает повышенный интерес.

– Да, симпатичная игрушка…

– Интересно, им убивали?..

Но почему никогда не возникает вопрос: если убивали, то кого?

Или, может, я не прав. Но мне постоянно кажется, что именно этим кинжалом был убит мой дед, умерший через несколько лет после войны…

–

Как хочется, чтобы судьба зашвырнула меня в какой-нибудь город, и, улетая оттуда в ожидании бесконечно откладывающегося рейса, я бы сидел в аэропортовском буфете, потягивал дешевый портвейн, основательно раздумывая о своей жизни и о жизни вообще, вспоминая прошлое, мечтая о будущем…

Но каждый раз, когда я оказываюсь в другом городе и мой вылет задерживается, я думаю только о том, что наш аэрофлот работает еще плохо и вряд ли мне скоро улететь отсюда.

–

В нашем дворе он поселился недавно. Приехал откуда-то издалека, из глубинки, и получил маленькую полуподвальную квартирку в ветхом доме напротив.

Большой неторопливый мужик – он едва умещался в своей квартире да и в самом городе, к ритму которого приспосабливался с необычайным трудом.

Как-то он принес домой доски, хорошие доски, видимо, необходимые по хозяйству. Он не стал заносить доски внутрь, аккуратно сложил около входной двери, покурил в темноте и ушел в дом. Нас, ребят, тогда поразила его наивность, уверенность в том, что доски останутся нетронутыми, и вечером мы утащили их, тут же распилив на самопалы, сабли и мечи.

А наутро я видел, как он вышел во двор и, не обнаружив досок, долго беспомощно стоял, растерянно оглядываясь по сторонам…

Я-то думал, что украл у него только доски…

–

Раньше безумно злили светофоры – они останавливали меня в самую неподходящую минуту, заставляя нетерпеливо ожидать зеленого света.

И только теперь я стал относиться к ним с бесконечным уважением – потому что пока еще в их власти регулировать движение жизни на земле.

Но светофоры стоят не везде, да и там, где они есть, мы спешим побыстрее перейти улицу. Зеленый свет недолог…

–

В токарном цеху среди старых, изрядно поработавших станков возвышается один – новый, никелированный, усовершенствованный по последнему слову техники. Заботливо протертый ветошью, он стоит во всем своем величии и только сам не ощущает величия…

Так бы да среди людей.

–

Человек любил книги. Да что сказать, любил – жил ими.

И еще он думал, что когда в его доме случится пожар, то сначала он спасет все книги. Он даже отобрал те, которые будут спасены первыми.

И пожар действительно произошел, и он, не думая, схватил шкатулку, в которой хранились семейные реликвии, фотографии, письма близких.