Ради усмирения страстей - Натан Энгландер Страница 36

– Наверно, лучше вешать бороду на крючок каждую ночь, – заметил Ицик.

Они с этим эльфом ждали, когда явится главный Санта.

Главный Санта поразил реб Ицика не менее, чем сам реб Ицик поражал детей: главный волшебник этой Рождественской империи был не толстяк, не весельчак и даже не мужчина, а невысокая женщина с поджатыми губами и без малейшего намека на живот, из которого мог бы доноситься утробный смех, и было ясно с первого взгляда, что сапоги с загнутыми носами она ни разу не надевала.

Она вручила ему конверт.

– Проверьте, – сказала она властно, и Ицик даже подумал, что вот-вот прибежит официант.

– Вы, – продолжала она, и губы ее так побледнели от гнева, что подбородок стал казаться сплошным белым пятном. – Вы позорите нашу профессию! И в нашем магазине, и в ста шести его филиалах вам больше Санта-Клаусом не быть.

Не так все просто, хотел он ей возразить. Раздавать обещания, которые вам не выполнять, – куда как просто. Верить каждому ребенку, лепечущему, что он хорошо себя вел весь год, тоже нетрудно. Но говорить человеку в красном костюме, единственному из ваших сотрудников с настоящим большим животом, единственному, у кого борода не наклеена, – говорить ему, что он не Санта-Клаус, – совсем другое дело. Такие вещи не ей решать, не решать их и реб Ицику из Ройял-Хиллз в Бруклине. Если кто и может принять такое решение, – так только Буна-Михла собственной персоной, а она сказала, что в этот год Ицику быть Санта-Клаусом. Он знал, что это верно, так же как знал и то, что радикулит или не радикулит, а будущей весной на Песах ему выносить посуду из подвала.

Спускаясь в грузовом лифте, Ицик размышлял, что хуже. Атласную коробку он пристроил к пустой одежной стойке, пустые вешалки стукались, клацая, как кости. Он представил себе, как завтра поутру поедет в подземке приносить извинения, – Буна-Михла научит его, что говорить, ну а если его тем не менее уволят – будет скоблить скамьи в этом своем костюме под зорким присмотром Буны-Михлы. Уж об этом она позаботится. И быть Ицику Сантой до конца сезона, не важно, на троне или нет.

Казалось бы, электролиз – надежное средство, волосы убивает на корню. Но, насколько могла судить Гита, за восемнадцать лет еженедельных походов к косметологу ни один волосок расти не перестал. И, несмотря на это, она каждую неделю отправлялась в итальянскую часть Ройял-Хиллз и ложилась на растрескавшийся топчан в импровизированном салоне Лили. Они беседовали. Лили прижигала и дергала. Потом Гита, с покрасневшим припухшим лицом, брела домой, и гаммамелис разъедал наэлектризованные поры.

Гита никогда не винила Лили – ни ее грубоватые пальцы, ни устаревший громоздкий аппарат. Она и не ждала результатов. Вся ее жизнь – бесконечное терпение, незавершенность, затянувшиеся отношения.

И быстро ей тоже не нужно было. Единственное, что случилось с ней быстро, так это ее шидух [63]. Одно мимолетное свидание в вестибюле манхэттенского отеля – и через месяц уже женаты. За такую экономию времени она заплатила с лихвой: восемнадцать лет неудачного брака и еще восемнадцать – порознь, в ожидании, когда Берл даст ей развод. В Ройял-Хиллз она стала местной достопримечательностью – агуна [64], ждущая решения своей участи, застрявшая в религиозном браке из-за бескомпромиссных законов. Штат Нью-Йорк оказался не лучше. Штат, где нельзя развестись без признания вины. Даже христианский суд и тот не дал ей свое благословение. Повод-то у нее не очевидный. Судья, во всяком случае, не проникся. Но что еще она могла сказать, кроме того, что не хочет быть замужем? Идиотские правила. Без вины – сама по себе идея неправильная. Кто через это прошел, тот подтвердит: когда семейная жизнь не складывается, всегда кто-то виноват, всегда.

На тумбочке замигали датчики, круговая подсветка в лупе потрескивала: газы, раскочегариваясь, метались по трубке. Лили подвинула лупу, навела – Гиттин нимб. Потом протерла экстрактом гаммамелиса лупу, протерла иголку, протерла Гитту и склонилась над ней.

– Я была у каббалиста, – сказала Гита, – и у раввина была. Все без толку.

– А кто с самого начала говорил, что толку не будет?

– Но все же, – сказала Гита, – я подумала: посмотрю еще раз, что другие скажут. Мистические цифры ведь. Мечта каббалиста. В восемнадцать вышла замуж, восемнадцать лет в браке. А теперь восемнадцать лет жду развода. Чтобы объяснить, секунды хватило. Проще некуда.

– Простые цифры, – согласилась Лили.

– И опять то же, что всегда, – сказала Гита. – Раввин пожелал знать, не замешан ли тут кто другой, может, я влюбилась или, не дай Бог, беременна. Каббалист не лучше. И под конец благословил – удачи мне, счастья в семейной жизни и детей полон дом. В пятьдесят четыре он детей мне желает! Я прям зашлась вся.

– Они ждут, чтобы Берл умер от старости. И дадут тебе развод, только когда поплетутся по грязи от его могилы. Хватит уже. Если для того, чтобы ты могла жить, он должен умереть, позаботься об этом сама. – Для большей убедительности Лили ткнула иголкой и дважды нажала на педаль, после чего вырвала у дернувшейся Гитты освободившийся волосок.

– Иногда я об этом думаю, представляю всякое. Как Берл валяется ничком в луже за продуктовым – захлебнулся или у себя дома шею сломал – свалился с лестницы, в руке разбитая лампочка, а с потолка свисает пустой шнур. Несчастный случай. Никто не догадается. Никаких следов – ни от него ко мне, ни от меня к тебе, ни от тебя к мужу, чей двоюродный брат знает людей, которые за такое берутся.

– Это всего лишь сделка, Гита. Жизнь Берла в обмен на твою. И на сегодняшний день цена вполне справедливая.

– Не говори так, это ужасно. Остается обратиться к свату. Куда более разумно.

– А разве я не говорила про свата с самого начала? Хочешь, чтобы дело было сделано, так подойди по-деловому. Чем пытаться разжалобить раввина, ступай прямо к тому, с кого все началось. Если этот тип вас поженил, пусть и разженит, и дай ему понять, что есть и более верные способы. Поверь мне, не само убийство, но перспектива убийства – вот что действует безотказно.

– А если он откажется?

– Тогда остается убийство. Беспроигрышная ситуация. На этот раз. Для Гиты. Беспроигрышная.

Глядя на нее сейчас, Либман вспомнил, какой она была. Он человек благочестивый и не из тех, кто на женщин засматривается. Но если ты сват, так ты профессионал, все равно как, например, врач. Поэтому хочешь не хочешь, а смотри, причем непредвзято.

Память подтвердила, что он не ошибся: перед ним женщина, которую нелегко сосватать.