Записки из клизменной - Алексей К. Смирнов Страница 37

В них никогда не было недостатка, и я постоянно попадал под влияние какого-нибудь Ноздрева. Видимо, именно к этой мертвой душе у меня есть внутреннее сродство.

Но поначалу, когда я работал в поликлинике, все шло прилично, и я был вполне респектабелен. Ну, приду, бывало, не вполне свежий, но это как-то легко переносилось и не давало резонанса. А дальше я вижу себя уже в моей знаменитой больнице, и все идет совершенно неприлично. Меня давно интересовал переход: когда же эти бесы обозначились явно и стали на меня притязать?

Мне кажется, что все началось в последние недели петергофской поликлиники.

Тогда наметились знаки.

Сперва ко мне в кабинет явилась какая-то рослая медсестра, которую я прежде не видел. Карточки принесла или что-то еще. И что-то сказала, несусветное. Я поднял голову и машинально спросил: «Что вы имеете в виду?» И она ответила предсказуемо: что имею, то и введу. Старо как мир, но я не давал повода. Это было нечто новое. Я внимательно к ней присмотрелся, но она уже ушла, а я все смотрел.

И тут же мне дали нового шофера.

Не то чтобы я ездил на вызовы с персональным шофером, они менялись, но этого раньше тоже не было, а когда он стал, меня почему-то стали исправно к нему сажать.

Это был молодой человек, мой ровесник, очень веселый и словоохотливый, крайне покладистый.

– Их всех надо трахнуть! – говорил он дружески, крутя баранку. – Я всех трахнул.

Я молчал, изумляясь придворным парамедицинским тайнам.

– Что же, – спрашивал я после паузы, – и начмеда можно трахнуть?

Меня это почему-то живо интересовало. Меня терзали неясные, опасливые желания, которые я не решался сформулировать. В начмедах у нас ходила симпатичная, но очень строгая дама немногим старше меня.

– И начмеда трахнем! – убежденно отвечал шофер.

– Я ее почти трахнул, – признавался он чуть позже.

Вот оттуда пошло все дальнейшее, с этого «трахнем» во множественном числе, будто все уже было решено и неизбежно.

– Спиртику! – позвал меня шофер в гараж.

Я не хотел спиртику, но власть шофера надо мной была неимоверной.

Мы выпили спиртику, и тут в гараж пошла та самая медсестра. Я поспешил на выход и услышал ее слова: «Почему ты не сказал мне, что здесь Смирнов?»

Я до сих пор не знаю, к добру или к худу было ее незнание.

Дело так и закончилось ничем, но это была увертюра. Мне все еще казалось неправильным пить с шофером и медсестрой в гараже.

Вскоре я уволился.

Но демоны уже поджидали меня; они заранее разделились для верности на многие, многие персоны, и караулили.

Однажды я поехал в Москву.

Для меня было бы странно побывать в Москве и не познакомиться с московской медициной, хотя бы поверхностно. Так что я посетил Первую Градскую больницу. Там лежал, конечно, мой дядя, долеживал уже. Он попал в травматологию, будучи травмирован при загадочных обстоятельствах, которых не помнил.

В больнице я с облегчением увидел знакомую публику. Одна ультрамариновая бомжиха, выдававшая себя за учительницу английского языка, сидела, свесив ноги, на каталке и скромно рассказывала всем, кто проходил мимо, что ее в тот день проверили на весь учебник венерических болезней и ничего не нашли, примите к сведению. Потупив глаза рассказывала, якобы просто так.

Еще был бомж, к которому боялись подходить даже ему подобные, и мы тоже ушли с лестницы, где курили. Он был весь в мелких проплешинах, с корочками, а лицо – как подушка-думочка, задумчивое.

А третий бомж ограбил дядю, когда того выписывали, украл у него часы, хотя у самого были сломаны ноги и позвоночник.

Дядя, сколько я помню, постоянно соприкасался с больницами.

Отчим как-то повел его на экскурсию в свою больницу, под Питером, показал морг. Дядя бродил среди трупов и кричал:

– Вставайте, бляди! На работу пора!

Поступила жалоба. Больной пожаловался на доктора, который его оперировал под местным наркозом.

Ему не понравилось, что доктор, сделав разрез, сказал «упс».

В молодости я был исключительно заботливым и внимательным доктором. Забывал о принципе «не навреди».

До всего-то мне было дело, ничто не могло укрыться от моего неравнодушного взгляда.

В далеком петергофском периоде я работал одновременно в поликлинике и больнице. Они примыкали друг к другу. Очень удобно: направил кого-нибудь, а потом сам же и принимаешь, и лечишь.

Я укладывал всех подряд, искренне желая людям добра. И начинал докапываться до истины.

Помню, пришли ко мне крепкие мужички, в количестве двух штук. Жаловались на радикулит. Друг друга они не знали, но я их сделал соседями по палате, уложил. И приучил быть крайне внимательными к своему здоровью. Мурыжил их очень долго, и они как-то нехорошо спелись, боготворя меня и всячески превознося.

Назначил им рентген позвоночника, поясничного отдела. С клизмой и так далее, чтобы все было замечательно видно. Прихожу утром:

– Как наши дела?

Они стоят чуть ли не в обнимку, с энтузиазмом кивают:

– Моем прямую кишку, доктор!

– О, – говорю, – это интеллектуальное занятие.

– Да! – восклицают они. – Очень, очень!

И тут я подумал, что они, пожалуй, нашли и обрели друг друга. Благодаря мне. А ведь были семейными людьми.

Повстречал в метро своего декана.

Обнялись и чуть не прослезились.

Почему-то про всякую сволочь мне всегда есть, что написать, а вот о человеке редкой доброты – не получается. Слова прячутся.

Он теперь профессор эндокринологии, седой совершенно.

Наш декан никогда и никому не сделал ни одной гадости. Ни на кого не повысил голос. Не отличился ни единой придурью. Это исключительная фигура. Виктор Александрович Лапотников его зовут.

Холст, масло, рамка, кисти: лаборатория диагностики заболеваний плода при институте акушерства и гинекологии.

Тишина. Рабочий день.

Микроскопы, пробирки, предметные стекла. Общая занятость, легкая сосредоточенность. Бьется муха. В коридоре – чьи-то гулкие шаги.

Внезапный вопль:

– Дауна нашли! Дауна!

Суетливое оживление. Все бегают, заглядывают, хлопают друг друга по спине, недоверчиво улыбаются, пожимают друг другу руки.