Бескрылые птицы - Луи де Берньер Страница 37

Поставив сыновей перед собой, Юсуф вынул из-за пояса пистолет, взвесил на ладони и рукояткой вперед протянул среднему сыну Садеттину. Потрясенный мальчик взял оружие и осекшимся голосом произнес:

— Только не я, папа.

— Я пытался, но не могу, — сказал Юсуф. — Мне стыдно, но я не могу.

— Только не я. Почему я, папа?

— Ты смелый. Очень смелый. И послушный. Это мой приказ.

— Папа!

Юсуф видел изумление и душевные терзания сына, но не уступал.

— Пусть это сделает Икрем, — умолял Садеттин. — Он старший.

Икрем выставил руки, точно заслоняясь от брата, и яростно замотал головой.

— После смерти матери он займет мое место, — сказал Юсуф. — Икрем наш первенец. Вы привыкли ему подчиняться. Он станет главой семьи. Это должен сделать ты. — Юсуф помолчал. — Я приказываю.

Отец с сыном долго смотрели друг на друга.

— Я приказываю, — повторил Юсуф-верзила.

— Лучше я убью себя, — выговорил Садеттин.

— У меня еще останутся сыновья. — Юсуф положил руку ему на плечо. — Я твой отец.

— Никогда тебе не прощу!

— Знаю. Но я так решил. Иногда… — Юсуф запнулся, стараясь подобрать слово для того, что лишает человека выбора. — Иногда мы бессильны.

Отец с сыном молча смотрели друг на друга, в глубине комнаты зарыдала девочка. Садеттин бросился к матери, упал на колени и схватил ее руки:

— Мама! Мамочка!

Кая высвободилась, коротко и беспомощно всплеснув руками. Она вдруг стала похожа на отвернувшуюся от жизни старуху.

— Я приказываю тебе, — сказал Юсуф.

— Это падет на твою голову! — зло воскликнул мальчик, вставая с колен.

— На мою голову, — повторил Юсуф.

Садеттин прошел на женскую половину. Ставни закрыты, в полумраке уютно пахло женственностью и тайнами. В темном углу мерцали ужасом глаза милой Безмиалем — самой ласковой и самой любимой сестры.

— Садеттин, — прошептала девочка. Нежный голосок полнился смирением. — Я думала, придет Икрем.

— Я тоже так думал.

Взглянув на пистолет, Безмиалем положила руку на живот.

— Ты убьешь нас обоих.

— Да.

— Ребенок не виноват.

Пистолет показался еще тяжелее. «Я не стану осквернять правую руку», — подумал Садеттин и переложил оружие в левую.

— Моей вины нет, — сказал он.

— Мы все невиновны.

— Кроме тебя. — Садеттина вдруг кольнула злость: она виновата в том, что навлекла на них позор и загнала брата в ловушку.

— Оказывается, есть нечто выше чести, — сказала Безмиалем, и ее глаза на миг вспыхнули счастливым воспоминанием.

— Что же выше чести?

— Не знаю, как это называется. Но оно выше. И потому я невиновна.

Садеттин опустился перед сестрой на колени, взял ее руку и приложил к сердцу, губам и лбу. Преодолевая муку, он потупился и наконец выговорил:

— Это делаю не я.

Мальчик старался поскорее избавиться от слов, иначе тоска закупорила бы их в горле, где они умрут.

— Это делает наш отец, — сказала Безмиалем. — Несправедливость не твоя.

— Да примет тебя Аллах в раю.

— И пусть мы там встретимся.

— Пусть тебя унесут ангелы.

— И тебя, когда настанет время.

Садеттин встал и понял, что все же придется осквернить правую руку. Он переложил в нее пистолет, а левой обнял сестру за шею. Обоих била дрожь. Безмиалем нежно, как возлюбленного, обхватила брата. Садеттин почувствовал на шее мягкое прерывистое дыхание. Он прижал дуло пистолета к сердцу Безмиалем, зажмурился и, пробормотав «Во имя Аллаха…», выстрелил. Безмиалем будто подавилась, по телу побежали судороги. Садеттин держал ее, думал, что они никогда не кончатся, и его охватил ужас при мысли, что, наверное, придется выйти, перезарядить пистолет и выстрелить еще раз. Затем мелькнула отчаянная мысль отнести сестру к врачу, где ее спасут. Но вот голова Безмиалем упала ему на плечо, и Садеттин осторожно опустил сестру на пол. Встал на колени и, согнувшись в заученном на молитвах в мечети поклоне, поцеловал ее, а потом прижался лбом к ее лбу.

Когда Садеттин в рубашке, испачканной темной кровью, которой кашляла сестра, вернулся на мужскую половину, он выглядел другим человеком. Выдержав отцовский взгляд, парень презрительно швырнул к ногам родителя пистолет и с громким хлопком стиснул ладони.

— Из-за тебя я осквернил правую руку. С вами у меня все кончено, — сказал он.

— Куда ты направляешься? — спросил отец.

— А куда направляются птицы? — Он махнул в сторону Тавр, что мрачной огромной крепостью вздымались над райской долиной у побережья. За горами тянулись на восток хмурые равнины, где обитали жестокие дикари, что месяцами сидели в темноте и безделье, молча ожидая, когда стают зимние снега. — Я преступник. Мое место там. Надеюсь, Аллах не позволит мне долго жить.

Садеттин взял только мушкет и ушел, не поцеловав, не приложив руку отца ко лбу и сердцу.

Вскоре Юсуф-верзила в вычищенной феске и с пистолетом за поясом вышел из дома. На улице собралась небольшая толпа, встревоженная выстрелом. Люди видели, как взбешенный Садеттин в окровавленной рубашке выбежал с мушкетом. Казалось, все живое ему опостылело.

Не обращая внимания на толпу, Юсуф двинулся по оживленным крутым улочкам.

Обыденность городской жизни казалась оскорбительной. Юсуф перешагивал через дрыхнущих собак и обходил разлегшихся верблюдов. Вдалеке Богохульник поносил священника. За маленькой Филотеей, как всегда, следовал по пятам Ибрагим, за ее подругой Дросулой тащился преданный Герасим. Ходжа Абдулхамид восседал на Нилёфер в звякающих колокольчиках и развевающихся лентах. Гончар Искандер, вертевший круг под навесом, лениво махнул Юсуфу заляпанной глиной рукой. У дверей учителя Леонида в клетке щебетала птичка. Али-снегонос вел ослицу, поблескивали ее мокрые от подтаявшего льда бока. Под фиговым деревом Каратавук в черной рубашке и Мехметчик в красной играли в камешки. Вся эта обыденность казалась насмешкой Аллаха.

На площади за столиком в тени платанов два жандарма играли в нарды. День становился жарче, и расстегнутых пуговиц на их кителях прибавлялось. У обоих недельная щетина настоятельно требовала бритья, которое они предпримут сегодня вечером, накануне пятницы. В глазах жандармов сквозило законное недовольство, что их отрывают от священного долга перед нардами.

— Хош гельдиниз, — неслаженным хором произнесли служители закона.

— Хош булдук [36], — ответил Юсуф. — Извините за беспокойство. — Он вынул из-за кушака пистолет и осторожно, стараясь не сбить фишки, положил на доску. Озадаченные жандармы молча ждали разъяснений. — Я убийца и пришел сдаться, — тихо сказал Юсуф.