Американская пастораль - Филип Рот Страница 39

В тот день, когда Рита Коэн пришла за альбомом с вырезками, ему следовало немедленно сообщить о ней в ФБР или, как минимум, потребовать доказательств общения с Мерри. И ему следовало открыться не Доун, а кому-то другому — тому, кто мог разработать стратегию действий и не оказывался бы на грани самоубийства, если он, Швед, откажется делать то, что диктует слепое отчаяние. Следуя доводам обезумевшей от горя жены, способной только на истерические домыслы и действия, он, безусловно, совершал непростительную ошибку. Ему следовало преодолеть свое недоверие и немедленно связаться с теми агентами, которые приезжали допрашивать их с Доун на другой день после взрыва. Нужно было звонить, как только он понял, кто эта Рита Коэн, взяться за телефонную трубку, пока она еще сидела в его офисе. А вместо этого он отправился прямо домой и, так как считал невозможным принимать решения, не учитывая эмоций тех, кто связан с ним любовью, — потому что видеть их страдания он не мог; игнорировать просьбы и ожидания, даже когда их доводы неубедительны и неуместны, считал незаконным использованием преимущества силы; разбить так высоко ценимый всеми образ бесконечно преданного сына, отца и мужа полагал немыслимым, — уселся в кухне напротив Доун и молча выслушал ее длинную, прерываемую отчаянными рыданиями, полубезумную речь, сутью которой была мольба не рассказывать ФБР о случившемся.

Доун умоляла его сделать все, что требует эта девчонка: ведь Мерри сможет еще избежать ареста, если только удастся держать ее где-то там, далеко, пока вся эта история с магазином — и с доктором Конлоном — не забудется. Если бы только удалось устроить что-нибудь, спрятать ее, может быть даже за границей, пока не окончится эта спровоцированная войной охота на ведьм и не настанут новые времена. Только тогда сумеют справедливо разобраться с тем, чего она наверняка, наверняка не делала. «Ее обманули!» — и он сам верил этому, потому что чему же еще может верить отец, — пока не услышал, как Доун день за днем, сотни раз на дню повторяет это.

В результате он передал альбом с вырезками, посвященными Одри Хёпберн, трико, балетные туфли, речевой дневник и теперь должен был встретиться с Ритой Коэн в номере отеля «Нью-Йорк Хилтон», чтобы передать ей пять тысяч долларов — непомеченными десятками и двадцатками. Когда она велела принести альбом с вырезками, он отчетливо понимал, что нужно было бы позвонить в ФБР, а теперь так же ясно осознавал, что, если и дальше подчиняться ее издевательским требованиям, конца этому не видать, и в перспективе только новые мучительные разочарования. С помощью вырезок, трико, балетных туфель, дневника его искусно подманили, а теперь начинаются сулящие разорение платежи.

Но Доун была непоколебимо уверена, что если он приедет на Манхэттен, затеряется там в толпе, убедится, что слежки нет, и в назначенный час придет в отель, то там, в комнате, его будет ждать сама Мерри. Для этого абсурдного счастливого финала не было никаких оснований, но разъяснять это ей он не мог. Как? Если после каждого телефонного звонка в психике жены появлялась еще одна трещинка.

На этот раз она была в юбке и блузке из прозрачной цветной материи, в туфельках на высоких каблуках. Неуверенно ступая в них по ковру, выглядела еще миниатюрнее, чем в грубых уличных сапогах. Волосы, как всегда, дыбом, но лицо — безжизненное, как плоское блюдечко, — расцвечено помадой и тенями для век, а щеки блестят от жирных розовых румян. В целом, вид школьницы-третьеклассницы, совершившей набег на мамину туалетную комнату; и что-то пугающее и психопатическое, придаваемое косметикой блеклым невыразительным чертам.

— Я принес деньги, — сказал он, стоя в дверях, возвышаясь над ней, как башня, и зная, что совершает отчаянную глупость. — Я принес деньги, — повторил он, готовясь выслушать отповедь о поте и крови рабочих, у которых он их украл.

— О, здравствуйте! Входите, — ответила девушка. Познакомьтесь с моими родителями. Мама и папа, это Сеймур. Один стиль обращения для фабрики, другой — для отеля. — Входите, пожалуйста. Будьте, как дома.

Пачки с деньгами были у него в портфеле. Не только пять тысяч в десятидолларовых и двадцатидолларовых купюрах, как она просила, но и еще пять — в пятидесятидолларовых. Десять тысяч — и без малейшего понятия зачем. Что хорошего принесут они Мерри? Она не увидит из них ни гроша. И все-таки, собрав волю в кулак и пытаясь казаться спокойным, он повторил:

— Я принес деньги, которые вы просили.

Происходящее было слишком невероятным, но он изо всех сил старался оставаться самим собой.

Она отступила к кровати, села на нее, поджав ноги, и, подсунув под голову две подушки, стала тихонько напевать: «Ох, леди я, ох, леди я, моя энцикло-педия, раскрашенная леди я…»

Это была одна из смешных глупых песенок, которые он разучивал со своей маленькой дочуркой, после того, как выяснилось, что, начав петь, она перестает заикаться.

— Пришел трахаться с Ритой Коэн?

— Я пришел передать вам деньги.

— Д-д-давай т-т-трахнемся, п-папочка.

— Можете вы понять, что чувствует человек…

— Брось, Швед. Что ты знаешь о чувствах?

— Почему вы так обращаетесь с нами?

— Фу-ты ну-ты! Давай-ка поговорим о другом. Ты ведь пришел сюда трахаться. Это любому ясно. Зачем хищный папик-капиталист крадется в номер отеля к молоденькой цыпочке? Конечно же, чтобы трахаться. Ну, скажи это сам. Скажи: «Я пришел тебя трахнуть, классно трахнуть». Давай, Швед, говори.

— Я не буду говорить этого. Остановитесь.

— Мне двадцать два. Я умею все. И делаю все. Ну, Швед, давай.

Может ли этот град насмешек и издевательств привести его к Мерри? Эта девица упивается, оскорбляя его. Изображает она кого-то, действует по заранее разработанному сценарию? Или он ищет контакта с существом, не способным ни на какой контакт, — с клинической сумасшедшей? Она похожа на члена банды. Может быть, эта бледненькая уголовница — их предводитель? В любой банде лидерство отдается самым беспощадным. Что, она в самом деле самая беспощадная, или есть и другие, еще страшнее, и сейчас, в эту минуту, Мерри находится в их руках? Может быть, эта самая находчивая. Артистичная. Развращенная. Этакая многообещающая шлюха. А может быть, для них это просто игра, забавное развлечение деток из хороших обеспеченных семей.

— Что, не гожусь? — поинтересовалась она. — Или в таком крупном теле — и никаких первобытных желаний? Ну же, чего меня так бояться? Не съем. Посмотри на себя! Стоит, как нашкодивший мальчик. Мальчик, который очень боится опозориться. У тебя в штанах есть хоть что-то, кроме твоей хваленой целомудренности? Пари держу, есть. Стоит крепко, как столб. Как столп общества.

— Скажите, а с какой целью вы все это говорите?

— С какой целью? Что ж. Цель — дать тебе представление о реальности.

— И сколько для этого требуется жестокости?

— Чтобы дать представление о реальности? Чтобы заставить полюбить реальность? Чтобы заставить участвовать в ней? Чтобы вывести на передний край? Да, на это уйдет много сил, дуся!