Предательство - Карин Альвтеген Страница 39

— Спасибо, не нужно. То есть ее оправдали, да?

— Да.

— Спасибо.

Она отложила телефон в сторону и открыла холодильник, снова не понимая зачем. Закрывая его, вдруг поймала взгляд Акселя на фотографии, прикрепленной магнитиком к двери холодильника. Вспомнила, как он говорил, что изображает динозавра. Да, что-то есть.

Голубые невинные глаза, верящие всему, что видят.

Убежденные в том, что все люди добрые и говорят только то, что думают. Такие как, например, его любимая воспитательница. Которой он слепо доверяет, она ведь целыми днями печется о его благополучии, хотя на самом деле занята тем, что разрушает весь его мир.

И мысль о том, что именно сейчас Хенрик, вполне вероятно, думает, как бы сделать эту благодетельницу новой приходящей мамой для Акселя, резко пресекла внезапно напавшее на Эву самоосуждение. Ни за что в жизни. Мало того, что он без ее ведома решил отобрать у нее половину детства Акселя, так в добавок к этому ей придется позволить сыну каждую вторую неделю жить под одной крышей с этой дрянью. Никогда! Хенрик пусть живет где и с кем хочет. Но Аксель останется только с ней, и она этого, ей-богу, добьется.

Кстати, а сколько в группе найдется родителей, которые согласятся доверить детей такому человеку? Как они отнесутся к воспитательнице, по вине которой погиб восьмилетний ребенок, потому что та не смогла оторваться от телефона?

Интересная мысль, надо будет выяснить.

И глядя в глаза Акселя, она приняла решение.

Сделала выбор.

Осталось пометить «Линда» наверху распечатанной статьи, поместить ее в конверт без обратного адреса и, заглянув в детсадовский список, написать на конверте адрес мамы Симона. Которая и без того уже достаточно раздражена.

Год.

Сама мысль как удар под дых. И с каждым повторением боль от удара проникает все глубже. Прошлым летом в отпуске, когда они ездили на машине по Италии. Во время ужинов с друзьями. В Лондоне, куда ее отправили в командировку, а он поехал вместе с ней, и они занимались любовью. И до и после этот ублюдок был рядом. Выставлял его ни на что не способным лохом. Посредственностью, которую можно променять на первого встречного.

Сидя на привинченном к стене диване, он смотрел, как в иллюминаторе каюты люкс плывет причал паромного терминала, а на горизонте высятся телебашни, Никке и Нокке, словно два восклицательных знака надо всем, что происходит дома.

Его сумка так и стояла на полу нераспакованная. Он слышал, как в ванной Линда методично перебирает содержимое косметички.

Год.

Я люблю вашу жену, а она любит меня.

Дверь в ванную открылась, Линда переступила порог и в ожидании остановилась. Он заметил, что на ней светло-желтый халат из тонкого шелка и прическа, которой он раньше не видел.

Он вернулся к иллюминатору.

Ради него мы несколько раз пытались прекратить все это, но мы просто не можем друг без друга.

Краем глаза он увидел, что она подошла к кровати, на которой стояла ее раскрытая сумка.

— Ты позвонил насчет полотенец? — Голос звучал сухо и раздраженно.

Он покачал головой и снова посмотрел на нее:

— Нет.

Даже не подумал. Ну да, когда они вошли в каюту, они заметили, что полотенец мало, но по укоренившейся привычке он ждал, что она проявит инициативу сама. Сообщит кому следует и все устроит.

Как всегда.

И он впервые с неопровержимой ясностью понял, как сильно на него повлияли годы брака с Эвой. Как спокойно он чувствовал себя под ее опекой. И оттого, что теперь от этого придется отказаться, оставить в прошлом, его охватил внезапный парализующий страх. Каково ему будет в новых условиях?

— А ты сделаешь это?

Язвительные слова вернули его в действительность.

— Что именно?

— Ты позвонишь насчет полотенец или мне самой это сделать?

— Я могу позвонить, если хочешь.

Уперевшись руками в бедра, он поднялся, подошел к небольшому письменному столу и начал апатично листать рекламную брошюру пароходства.

Безупречна во всех отношениях. Вы понимаете, что я имею в виду.

Скотина.

Он отложил брошюру, забыв, что там искал, и снова повернулся к иллюминатору. На картинке, забранной бронированным стеклом, Никке и Нокке уже не было. Он закрыл глаза, пытаясь преодолеть желание выйти на свежий воздух палубы и посмотреть, видны ли они оттуда.

Повернувшись, обнаружил, что она поставила сумку на пол, а сама сидит на кровати, поджав ноги и опершись спиной на фанерованное изголовье. Под тонким шелком проступали соски, она сняла с себя белье. В руках — каталог «дьюти-фри», но он видел, что она не читает, а просто удерживает взгляд на странице, как бы подчеркивая, что разочарована его невниманием и равнодушием.

Он понял, чего от него хотят — и то, что это невозможно. Желание, которое всего несколько часов назад сводило его с ума, вытекло, как керосин из дырявой канистры, и осталось там, на полу у входа в терминал «Викинг-лайн», готовое полыхнуть огнем.

Как он выдержит взаперти посреди моря целые сутки? Не говоря уж о пребывании в распрекрасном спа-отеле «Нодендаль», входившем в программу их «Романтического путешествия». Едва они вошли в каюту, она со смехом показала ему две пачки только что купленных презервативов. Яснее не бывает.

Она настроена на то, чтобы принять все нужные решения, спланировать будущее, наконец определиться.

А он вдруг выяснил, что ничего не знает. Не знает даже, из чего ему выбирать.

Резким движением она отложила в сторону каталог и с вызовом скрестила руки на груди.

— Тебе что, нехорошо?

Тон не обеспокоенный, а обвиняющий.

— Да, пожалуй.

— Пожалуй?

Отрывисто и по-прежнему едко.

— А что случилось? Я думала, мы будем отдыхать, раз уж мы куда-то едем.

Она раздраженно заправила за ухо светлую прядь, выбившуюся из прически, и снова скрестила руки на груди. Шелковые полы халата распахнулись от ее движений, обнажив ложбинку между грудей. Даже это не помогло — он почувствовал лишь внезапную и невыносимую тяжесть оттого, что не может рассказать о своих чувствах ей. Ей, которая разделяла все его мысли. Спасала от рутины. Была светом в окне. Давала силы. Именно так он воспринимал ее во время их тайных и бесконечных бесед, каждая из которых всегда текла по новому и неизведанному руслу. С ней ему всегда было хорошо и все становилось ценным. В любой момент они могли вместе рассмеяться, а ее — часто неожиданные—прикосновения говорили о том, что ей хочется к нему прикасаться.

А Эве никогда этого не хотелось.