Большая охота на акул - Хантер С. Томпсон Страница 39

РЕД.: Значит, он реалист…

ХСТ: О да. Через преувеличение и избирательный гротеск. Его восприятие реальности не совсем нормально. Ральф смотрит на мир через очень черные очки. Он не просто рисует сцену, он ее интерпретирует – со своей колокольни. Например, на Уотергейтских слушаниях он считал, что судить следует сенаторов. Был убежден, что они насквозь продажны. Коррупция в самом широком смысле шокирует его и заводит больше всего. Я говорю про коррупцию, которая идет гораздо дальше отступных полиции или взяток политикам, речь идет о глубоко коррумпированных людях, во имя закона и порядка выполняющих коррумпированные по сути действия.

РЕД.: Вы планируете еще какие-нибудь совместные проекты?

ХСТ: Суд над Никсоном был бы для Стедмана недурным трипом.

РЕД.: Сенатские слушания?

ХСТ: Да. Никсона необязательно потащат на скамью подсудимых, – согласно закону, – но такое вполне возможно. Думается, это был бы идеальный материал для Ральфа. Или, может, очень дорогая свадьба на Юге: старинные, заинцесченные семейства и все такое. Или карнавал, бродячий цирк с выступлениями на ярмарках. Думаю, его основательно заведет групповое изнасилование в Лос-Анджелесе или секс-оргия на Бикмен-плейс в Нью-Йорке. В его рисунках есть тема безумства: декаданс, разложение, аморальность – как жуткие типы в пластмассовых шляпах у памятника Кеннеди в Далласе. Непристойность в самом широком смысле – еще один признак того, что шокирует Ральфа. Думаю, весь Даллас и Техас, даже вся Америка, видятся ему как скопище непристойностей или по меньшей мере насмешка над тем, чем им следовало бы быть, над тем, на что, по его мнению, Америка претендует. Он, вероятно, считает, что она с самого начала была обречена. Его представление об Америке сродни представлению короля Георга III.

РЕД.: Да, он же англичанин. Мы с самого начала облажались. Следовало бы остаться с теми ребятами.

ХСТ: Ага. Кучка неотесанных выскочек, ничего у них не получилось. Может, Ральфу нужно побольше времени провести на конференции «храмовников». Судя по рисункам, он застал одну такую в Далласе. Его бы следовало на неделю запереть в гостинице на Национальной конференции храмовников в Дулуте. Господи, да он может не пережить потрясения! Или у него выйдут фантастические рисунки. Лучше всего он работает, если загнать его в ситуации, когда он вот-вот сорвется, когда он на грани, но еще способен функционировать.

РЕД.: Старое доброе «на грани»?

ХСТ: Почему нет? Хорошее место для работы. Когда у него все хорошо, когда увиденное его не поражает и не возмущает, рисунки получаются не самые лучшие. Не плохие, но без сумасшедшинки…

РЕД.: Беззубые.

ХСТ: Пожалуй, да, но нельзя же ждать от личности, вроде Ральфа, чтобы он все время был на грани. Даже в малых дозах это слишком, черт побери, болезненно. Но Стедман и сам это хорошо понимает и, думаю, зубастость еще какое-то время сохранит. А мне это только на руку, поскольку больше всего работать мне хочется именно с ним.

Июль 1974

Ральф Стедман, «Америка». Сан-Франциско, «Стрейт Эрроу Пресс», 1974

Убийство… и воскрешение Рубена Салазара от рук департамента шерифа округа Лос-Анджелес. Жестокий раскол и сотворение мученика. Плохие новости для американских мексиканцев… еще худшие для «свиней». А теперь – новый чикано! На гребне мрачной новой волны. Подъем «батос локос». Бурая власть и горстка красных. Примитивная политика баррио. На чьей ты стороне, брат?.. Ничейной земли больше нет. Негде спрятаться на бульваре Уиттьер. Нет укрытия от вертолетов. Нет надежды в судах. Нет нигде покоя. Нигде правды не добиться. Нет света в конце туннеля. Nada*.

* Ничего – (исп.).

Утро в отель «Эшмун» не приходит, а прокрадывается. Его постояльцы не выскакивают из кроватей радостно встречать свежий новый день. Но в то самое утро все в отеле проснулись ни свет ни заря. В коридоре возле номера 267 кошмарные удары и вопли. Какой-то нарик сорвал ручку с общей ванной, и теперь постояльцы не могут попасть внутрь, поэтому пытаются выбить дверь. Над гамом взмывает нервный голос управляющего: «Ладно, ребята, будет вам, будет. Неужели надо звать шерифа?» В ответ ему выстреливают: «Ах ты грязная свинья-gabacho!** Только попробуй позвать гребаного шерифа, и я перережу тебе хреново горло». Затем – треск ломающегося дерева, опять крики и топот бегущих ног за дверью моего номера – 267-го.

Слава Иисусу, дверь заперта, но можно ли быть хотя бы в чем-то уверенным в таком месте, как отель «Эшмун»? Особенно таким утром, когда толпа разъяренных постояльцев не может попасть в ванную и, вероятно, знает, что номер 267 единственный в пределах досягаемости, где есть собственная ванная – лучшая в этой дыре за пять восемьдесят за ночь – и замок на двери новенький. Прошлый вырвали примерно через двенадцать часов после установки, незадолго до того, как я вселился.

** Неотесанный, нескладный; термин для обозначения иностранцев, в Испании, как правило, французов, в Мексике – белых жителей США – (исп.).

Портье основательно помучился, чтобы я попал к себе в номер. Его ключ не подходил к новому замку.

– Господи Иисусе! – бормотал он. – Ключ же должен подходить! Это же новехонький замок Йеля. – Он мрачно уставился на новенький ключ.

– Ага, – согласился я. – Но ключ-то у вас от «Вебстера».

– Ха, а вы правы! – воскликнул он и убежал, оставив нас в коридоре с огромными кусками льда в руках.

– Что это с ним? – спросил я. – Он как будто не в себе. Потеет, несет околесицу, трясется…

Бенни Луна рассмеялся.

– Да он просто нервничает. Ты думаешь, он каждый день пускает четырех мерзких с виду чиканос в свой лучший номер в три часа утра? А ведь у каждого из нас колотый лед и подозрительные кожаные сумки. – Он привалился к стене от смеха. – Господи, да он до чертиков напуган! Понятия не имеет, что происходит.

– Трех чиканос, – поправил Оскар. – И одного деревенщину.

– Ты ему не сказал, что я писатель, да? – спросил я.

Я видел, как Оскар разговаривал с каким-то типом, у которого бы вид немца после поражения в войне, но не придал этому особого значения.

– Нет, но меня он узнал, – отозвался Оскар. – Он сказал: «Вы юрист, верно?», а я ему: «Верно, и я хочу лучший ваш номер для моего друга gabacho». – Он усмехнулся. – Ну да, он понимает, что дело нечисто, но не понимает, что именно. Эти ребята собственной тени теперь боятся. Каждый лавочник на бульваре Уиттьер уверен, что не сегодня завтра умрет, поэтому психует при первом же признаке хоть чего-то странного. Тут так со смерти Салазара.

Портье, он же управляющий, он же ночной привратник, внезапно выскочил из-за угла с нужным ключом и открыл нам дверь. Номер был потрясающий: запущенная копия дыры в трущобах Лимы в Перу, где я жил пару лет назад. Не помню, как называлась та гостиничка, но помню, что ко всем ключам были привешены деревянные шары размером с грейпфрут – чтобы в карман не влезали. Мне подумалось, не посоветовать ли такое здешнему бедолаге, но он не задержался ни поболтать, ни получить чаевые. Он был таков, оставив нас одних справляться с квартой рома и, Бог знает, с чем еще. Лед мы положили в раковину возле кровати и раскололи большим кортиком. Единственной музычкой была кассета с «Let it bleed».