Сын аккордеониста - Бернардо Ачага Страница 39

Я прислонил велосипед к дереву. «Сколько времени прошло!» – повторила она. «Недели три-четыре», – сказал я. «Я думала, ты на меня сердишься, Давид». На лесопильне слышался шум станка, кто-то работал во внеурочное время. Я подошел к ней и вдохнул розовый аромат ее духов. «Как поживаешь, Вирхиния?» Она неожиданно положила руку мне на плечо и поцеловала в щеку.

Поцелуй словно снял с меня колдовство. Мои первые глаза открылись, и я вновь ощутил реальность всего вокруг. Я вдруг обратил внимание на яркий блеск звонка велосипеда и на пятно мха на коре дерева. Внезапно прилетела бабочка – mitxirrika, inguma – и опустилась на мох, а ослик Моро направился к нам по лужайке, и небо пересек самолет, оставив за собой белый след. Был вечер, совсем немного времени оставалось до захода солнца.

«Ты очень красивая», – сказал я ей. Волосы у нее были короче, чем обычно, так что были видны уши, маленькие и круглые. Мне захотелось дотронуться кончиками пальцев до мочек. Она с улыбкой ответила, на мой комплимент: «Это, наверное, из-за одежды. Этот стиль порекомендовала мне твоя мама». – «Что ж, мама попала в точку».

На ней была блузка с сиреневыми и золотыми яблоками на черном фоне; юбка была из мягкой ткали того же сиреневого цвета, что и яблоки на рубашке. Сиреневыми были и мокасины.

«Я думала, что пришла слишком поздно, – сказала она. – Но Исидро все еще на работе. Я заказала ему стол. Ты же знаешь, какие хорошие столы он делает Об Исидро, отце Адриана, обычно говорили, что больше любит работу, чем деньги. – Несмотря на свое положение – моя мать говорила, что он – самый богатый человек в Обабе, – по образу жизни он ничем не отличался от простого работника лесопильни. «Тебе нужен стол?» – спросил я ее. Она ответила с улыбкой: «Надо ведь где-то есть». Я как-то не подумал о том, что она вот-вот выйдет замуж и покупает себе мебель.

«Ты не проводишь меня домой?» – предложила она мне. «Хочешь, отвезу тебя на велосипеде?» – в шутку сказал я. «Если пойдем через лесопильню, то быстрее дойдем пешком». Она говорила очень смело, словно за последние недели стала увереннее в себе. Потом взяла меня под руку: «Дай я покажу тебе дорогу».

Морально я был ослаблен, вымотан за все те дни и недели, что проводил, без конца обмусоливая список из тетради, не давая себе никакого отдыха, кроме часов сна или чтения детективных рассказов. Едва я почувствовал ее ладонь у себя на плече, как у меня сразу же подкосились колени. Так было в первый раз, когда она предложила мне проводить ее домой.

Мы вошли на территорию лесопильни. Сначала прошли мимо дома Адриана; затем Хосебы. «Все, должно быть, в Сан-Себастьяне. Они обожают пляж», – сказал я, видя, что ни в одном из двух домов не горит свет. Это было глупое замечание, к тому же совершенно неверное, по крайней мере, по отношению к Адриану. Но я нервничал, сам не понимал, что говорю. «Думаю, Паулине очень нравилось заниматься», – заметила она. Подойдя к домику, где у нас проходили занятия, она высвободила руку и заглянула в окно.

Потом мы снова пошли рядом. Я заговорил с ней о Паулине, об ее успехах в черчении и об уверенности моей матери в том, что когда-нибудь эта девушка станет профессиональной портнихой; именно для этого она и ходила на виллу «Лекуона», а вовсе не для того, чтобы поупражняться в шитье перед тем, как выйти замуж.

Как раз в тот момент, как я произнес слово «замуж», я окончательно осознал, зачем Вирхинии стол. Я понял и причину уверенности, с какой девушка себя вела: поцелуй, которым она наградила меня при встрече, и то, как она взяла меня под руку. Вирхиния собиралась выйти замуж, начать совместную жизнь с моряком, и ее поведение вовсе не было шагом к нашему сближению, оно означало конец нашей недолгой истории. «Где вы с твоим женихом собираетесь жить?» – спросил я ее немного спустя. У меня снова подкосились коленки. «Мы купили квартиру в новом квартале», – ответила она мне. Итак, это была правда. Ничего нельзя было поделать.

За лесопильней река делала большой изгиб, охватывая территорию, где громоздились сорок или пятьдесят штабелей досок. Мы с Вирхинией пробирались среди них, стараясь угадать правильное направление. «Однажды, когда я была маленькая, я вошла в этот лабиринт и провела здесь, плутая, почти целый час Не могла найти выход», – сказала она мне.

На берегу реки отчетливо слышалось пение жаб. Летом, к вечеру, всегда было так. В жаркие солнечные часы жабы раздувались от жары, а затем, по мере снижения температуры, начинали сдуваться, издавая звуки, похожие на икание. Несмотря на жуткий вид этих тварей, их икание, или пение, было нежным, слегка детским, а отдельные ноты подчас звучали как слова. Иногда жаб было слышно даже с террасы виллы «Лекуона», и, если верить моей матери, они все время повторяли: «i-ku-si-e-tia-i-ka-si~i-ku-si-e-ta-i-ka-si…», «смотри и учись, смотри и учись…».

«Мы обычно ходим сюда собирать землянику», – сказала Вирхиния, принимаясь высматривать ягоды Но видно было плохо: весь свет концентрировался на штабелях досок и на небе. На небе, где по случайному совпадению доминировали цвета с рубашки Вирхинии. С одной стороны был черный; с другой, там, куда только что зашло солнце, сиреневый и золотистый.

Жабы продолжали свое пение. Мне показалось, что они говорили «садись» – са-дись-са-дись-са-дись, – словно советуя мне отдохнуть. Но я продолжал стоять в ожидании, пока Вирхиния найдет хоть одну ягоду, внимательно следя за ее движениями. Она двигалась, как девочка, быстро, снова и снова наклоняясь к траве; в полумраке ее тело казалось сильнее, полнее.

«Посмотри, сколько их здесь», – сказала она и сорвала цветок, чтобы нанизать на его стебель землянику. «Когда мы заполним его доверху, то сядем на берегу реки и съедим ягоды. Хочешь посидеть со мной, Давид?» – «Давай», – ответил я и подошел, чтобы помочь ей с земляникой. «Почему ты улыбаешься?» – спросила она. Я подумал было ответить ей: «Потому что ты не единственная, кто просит меня присесть. Жабы тоже просят». Но не осмелился. «Не знаю. Просто так».

На самом берегу реки стояло строение, которое было известно нам как старая столярная мастерская. «Отец Адриана унаследовал ее, когда ему было двадцать лет, – сказал я, когда мы добрались до нее. – В те времена у него был только один работник». Она улыбнулась: «Мой отец». – «Что?» – «Тем работником, о котором ты говоришь, был мой отец. Но к тому времени он уже давно работал в мастерской. Со времен деда Адриана». – «Я не знал». – «Теперь это помещение используем мы. Отец хранит там сено и солому для скота. Но у нас сейчас всего две коровы. Мои родители слишком стары». Две коровы. Как говорила Тереза, la paysanne.

Течение реки в месте излучины становилось спокойнее, и шум воды был здесь очень слабым: легкий шепоток, который тоже образовывал слова: «Исидро, Исидро, Исидро». А жабы вторили: «Са-дись-са-дись-са-дись». Мы прошли под навес столярной мастерской, и я бросился ничком на один из снопов соломы, которые грудились там. Закрыл глаза. «Только не засыпай», – сказала Вирхиния. «Ложись рядом со мной», – попросил я ее. «Нет! Иди за мной», – твердо ответила она. И пошла к берегу реки. «Когда я была маленькой, я приходила сюда собирать землянику». Она села на камень. «Хочешь ягодку?» Я ответил, что нет, и встал.