Праздник побежденных - Борис Цытович Страница 39

Она опять встряхнула его, и теперь уж перед ним возник разрез халатика и крестик во впадине груди, а ниже — белый туфель. Она опять его поцеловала, а навстречу, в гору, ползет военный грузовик и обдает их горячим дымом и воплем молодых солдат. Вокруг ядовито-желто благоухает испанский дрок, и Феликс ошалел от запаха и от ослепительно белых искрящихся снегов там, на горах. И совсем некстати пояснил ей:

— Это отличники боевой и политической подготовки, их на экскурсию везут.

«Реж» предупредительно распахивает дверцу, и они садятся рядом.

Машина шириной с автобус, отмечает Феликс, и места столько, что мог бы поместиться мой «запорожец».

«Реж» барабанит пальцем по баранке и, чтобы как-то начать разговор, предлагает жевательную резинку. Впереди на уродливо подогнутых колесах стоит корма «Запорожца» с надписью «Фантомас», и «реж» глядит на нее, вгоняя в краску Феликса.

— Удивительное совпадение: утром я заехал в «Никиту», там некогда снимал фильм, решил использовать знакомство и купить у них цветов, — Натали подняла голову с плеча Феликса и насторожилась. — Ночью к ним забрался вор, сторожа гнались за ним, стреляли, говорят, даже поранили. Но номера его машины были замазаны грязью, и лишь сзади им удалось прочесть надпись «Фантомас».

Феликс покраснел так, что стало жарко, и опять заговорил, что вовсе и не он, а дети написали.

— Сторожа диву давались: вор — глупец, семена лавра, которые по сто рублей за килограмм, не тронул, а украл только драные халаты да наломал цветов.

— Как же ты мог оставить меня и уехать? Как мог? — он ощущал ее податливое тело, запах ее волос, у него закружилась голова, и он как-то сразу перестал стесняться и гладил ее волосы, и почему-то вспомнил маленького горбунчика Колю.

Феликс, окончательно осмелев, попросил у «режа» бензина, и тот любезно извлек из багажника канистру и великолепный белый заморский шланг с насосом и уговорил Феликса опустошить всю канистру. Затем, сославшись на работу, поцеловал даме ручку, отправился на съемки, а Натали пригласила Феликса в Ялту.

Они съехали в селение — и опять комната, опять ходики, опять, как теперь уж Феликсу кажется, тепло глядели с пожелтевших фотографий родственники.

Феликс, сидя на кровати, листал иностранный журнал, а она, переодеваясь, шуршала одеждами, скребла пилочками, потом по комнате поплыл запах лака, и наконец ему разрешили обернуться. Она стояла у зеркала, обтянутая джинсами, в сиреневой блузе кимоно, с лиловым крестиком на длинной черной цепи в вырезе и синей косынке чалмой. Все было в тон и строго в меру, лишь волосы из-под чалмы стекали золотой массой на плечи и ломали сиреневый ансамбль. Феликс не поверил своим глазам и даже приуныл, подумав, что столь красивая женщина не может быть с ним. Он глядел на ее длинные, словно сиреневые желуди, ногти, а она, растопырив пальцы и размахивая ими, сушила лак, вееристо мерцая брильянтом.

— Ну как, Феликс? Доволен? Можно для такой женщины розочки воровать? — и, запрокинув голову, кривила рот, зная, что это вовсе не безобразит, а более подчеркивает ее красоту. — Видел ли ты когда-нибудь подобную?

Феликс понял, что Натали перетягивает свой конец струны, и струна звучит все тоньше, все выше и вот-вот лопнет, и ему, чтобы она не лопнула, следует отпустить свой конец и спасти струну, и как только он ее отпустит — Натали уйдет. Это были доводы ума, а стремление к ней говорило иное, говорило, что он влюблен в нее, что уничтожен ею, и как прекрасно быть ее рабом, и пусть уходит, если пожелает, лишь бы было ей хорошо. И он уж собирался сказать, что никогда подобной он не видел, но — странная метаморфоза? — пребывая сию секунду пред очаровательной Натали и плавая в стойких запахах ее духов, он реально и емко ощутил присутствие чего-то настоящего, и этим настоящим, к его немалому удивлению, была Вера, и почему Вера? Почему я подумал о ней за эти сутки второй раз? И именно тогда, когда пришла ко мне моя долгожданная женщина?

— Что ты там бормочешь? Отвечай, видел ли подобную.

— Подобная есть, только она красивее, — сказал Феликс и не испугался этих слов.

Она рассмеялась легко, непринужденно.

— Лжешь ты все! Не видел ты подобной и никогда не увидишь, — и, сверкая брильянтом, поиграла пальчиками, чтобы высушить поскорей лак.

* * *

К вечеру они поехали в Ялту. Был тот час, когда горы, размытые сумерками, теряли рельефность и на фоне темнеющего неба стояли плоской театральной декорацией. Внизу, на шоссе, совсем уж невидимые машины зажигали огни, и они ярко и малиново рдели в лиловом предвечерье.

Натали, обхватив колени, глядела в стекло, а Феликс рулил и рассказывал о прошедшей ночи, о маленьком горбатеньком стороже, о гигантской овчарке. Ему показалось, что она вовсе не слушает, а думает о чем-то своем, и он замолчал, но она повернулась к нему и с капризной ноткой сказала:

— Знаешь, я бы хотела побыть на том месте, где ты воровал для меня розы, где тебя травили собакой, и увидеть горбатенького сторожа. У меня есть бутылка великолепного массандровского кагора — угостим его.

Феликс подумал, что она немного авантюристка, но и сам ощутил желание именно сейчас пройтись по грани с этой женщиной, он поглядел на цветы на заднем сиденьи — и согласился.

Когда они проезжали над Никитским садом, он свернул под белую арку, и машина с выключенным мотором помчалась, петляя, вниз.

— Как ты его найдешь? — спросила она.

— В каждой деревне обязательно есть «Голубой Дунай» или «Зеленый змей», где настоящие мужчины пьют, обсуждают футбол, клянчат в долг — там и узнаем.

Они пересекли асфальтированную площадку, под тем же платаном дремал мотоцикл. Натали насторожилась и укрыла полотенцем розы. Машина прокатилась в темноте виноградной арки, и Феликс остановил ее на нижней площадке у сувенирного ларька. Окно ларька было забито свежей фанерой, осколки выметены. Тут же был другой ларек — винный, и трое со стаканами в руках, как по команде, одеревенели. Феликс испытал чувство садизма и подумал, что нечто подобное испытывала Марина, неверная жена братца Диамарчика, разговаривая по телефону с мужем, сидя на коленях любовника, когда нечаянно Феликс их застал. Те, от ларька, долго смотрели на машину, затем друг на друга, пока один не ткнул стаканом и неуверенно сказал:

— А вот… еще… «Фантомас»…

— Нет, ребята, тот надолго к нам дорогу забудет, дали, что надо! — и они засмеялись дружно, без сомнения.

Феликс обратился к тому, с ссадиной на щеке, чья свежезагипсованная рука образовала полочку, и на ней стоял стакан и лежал соленый помидор.

— Где б я мог увидеть Колю, горбатенького сторожа?

Тот посмотрел на друзей, а Феликс подумал, что это он ночью поднимал жезл тогда еще не ушибленной рукой. Другой тоже перестал жевать, соображая с открытым ртом, набитым месивом. Они отрицательно качнули головами.

— Не знаем, он на ночь приходит.