Простишь — не простишь - Валери Тонг Куонг Страница 39

Я не спорила с Лино, хотя он мучил сына непомерными требованиями.

Все сглаживала, все терпела. Старалась никого не обидеть, не задеть. Ведь я – единственная опора каждого из домашних.

И что получилось? Все рассорились, расплевались. Значит, не стоило им покоряться.

– Простите, что прерываю…

К нам подошел доктор Сократ.

– Хотел поделиться результатами последних занятий лечебной физкультурой.

Глаза у него сияли, он радостно улыбался.

– Мило снова старается, никакой апатии!

От прежнего мелочного раздражения не осталось и следа. Счастливая, я едва не взлетела под потолок.

– Отлично! – Мама тоже была довольна. – Надеюсь, с апатией покончено.

– Он вам верит, прошу, не разочаруйте его. – Врач поглядел на меня со значением.

Я поспешила в палату. Сын спал. Щеки разрумянились, дыхание ровное, лицо умиротворенное. Я положила голову на подушку рядом с ним. И ощутила невероятную безграничную свободу и легкость.

– Ты мне веришь, сыночек, и правильно делаешь. Я поняла, кто тебе нужен. Поняла, чего ты хочешь. Я тебя не подведу, обещаю!

Лино

В дверь барабанили все громче. Сейчас разнесут в щепки. Что у них там, таран? Вот гремят! Каждый удар болезненно отзывался в голове. Тошно мне. Тошно! Тошно!

С трудом поднялся. Колени подгибались, брюхо ныло, глаза не разлеплялись, во рту помойка. Двинулся было к прихожей, но под ноги подвернулась пустая бутылка, я чуть не упал.

Чтоб забыться, упиться до беспамятства, я накачался дешевой водкой. Как ты, отец.

Я-то знаю, не она тебя отравила, алкоголь ни при чем. Нечего сказать, несчастный случай! Я делал вид, что верю маме, как все, хотел ее поддержать, помочь.

Что за бредовый эпикриз они состряпали? Со дня твоих похорон все думаю и думаю, а понять не могу. Может, твоя жизнь была застрахована? И мать боялась потерять страховку – чего проще? Или ей стало стыдно перед соседями. Мол, пусть не думают, что ты струсил, сбежал.

Нашла твое мертвое тело и взвыла. Не от горя, от ярости. Точно, страховки чуть не лишилась.

Я первый прибежал на крик в вашу спальню. Мать сейчас же заперла дверь, чтобы не вошли остальные.

Каждую субботу мы отправлялись за покупками в супермаркет и обедали в местной забегаловке – настоящие рестораны нам были не по карману. Мясо пережарено, овощи плавают в водянистом соусе бешамель. По нашему скромному мнению, королевский пир!

В нарушение традиции ты сказал:

– Ступайте с мамой, а я останусь дома. Меня чего-то в сон клонит.

И забылся вечным сном.

Никто не ждал, что такое случится. К нищете ты привык, всю жизнь не мог выбиться из нужды. Твое терпение казалось безграничным, взгляд давно потух и остекленел, спина покорно согнулась. Что с тобой стряслось за неделю? Почему ты выбрал именно ту субботу?

Ты много пил, кто же спорит. Руки у тебя по вечерам тряслись, координация нарушалась. Я помогал тебе снять спецовку. Ты и ключ в скважину не сразу вставлял. Но мыслил ты на удивление здраво, говорил разумно, не болел. В смысле, ничем таким, смертельным.

В роковую субботу ты выпил бутылку водки. Но доконала тебя не она, а пригоршня таблеток. Лекарства освободили, помогли уйти. Рядом с твоим окоченевшим телом мы нашли россыпь пестрых упаковок. Разных. Тут тебе и снотворные, и антидепрессанты. Все вместе, чтобы уж наверняка.

Мама залепетала:

– Послушай, это я на кровати утром оставила пустые пузырьки. Начала разбирать аптечку, хотела их выбросить, но не успела, пошла с вами в магазин… Понимаешь? Отец вовсе не… И не думай!

Я не дал ей договорить. Жалко слушать, как она мучается, пытается выдумать правдоподобное объяснение и не может. Хотелось ее успокоить, утешить. Чтоб мама не плакала. Мы и так остались без отца. А мне было всего десять. И чувствовал я себя совсем маленьким. Боялся тебя, ледяного, застывшего, неподвижного, с выпученными глазами. Поэтому поскорее закивал:

– Да-да, я все понял, ты не волнуйся!

Мать сгребла пузырьки и разорванные упаковки и затолкала на дно своей сумки.

Потом пришел знакомый врач, они заперлись и о чем-то долго шушукались. Врач оставил на кухонном столе эпикриз. Я мало что смыслил в медицинских терминах, но главное понял: причина смерти – остановка сердца.

Нет, сердце не подвело. Истинные убийцы – бесконечные унижения, беспросветный изматывающий труд, усталость, безнадежность. Ты умер, потому что тебе надоело быть беспомощной жертвой. Надоело быть рабом. В десять лет я не знал таких слов, я не смог бы ничего сформулировать. Зато почувствовал это всем существом.

Наверное, мы предали тебя, раз не заявили о самоубийстве?

Мать страшно злилась. Ты бросил ее одну с пятью детьми. Нам действительно солоно пришлось, сам знаешь. Так что не ей было за тебя заступаться, искать правды. К тому же ты показал, что не слишком дорожишь женой, когда отправился на тот свет по собственной воле.

Но я-то знаю, ты поступил по совести. Не захотел, чтобы твои дети брали пример с безвольного, слабого, безответного человека. Не заразил нас депрессией, пессимизмом, не приучил день за днем, год за годом глотать оскорбления, как делал это ты сам. А дать сдачи не мог, иначе бы потерял работу. В почти вымершей, заглохшей промышленной зоне ею все дорожили, потому что многие предприятия вообще закрылись из-за бездарности владельцев, которые не сумели приспособиться к новой экономической ситуации.

Из человека ты давно превратился в машину. Машину, что производит модную обувь для богатых. Машину, что худо-бедно кормит большую семью. Быть настоящим мужем и отцом не хватало сил, твою жизнь неумолимо перемалывал конвейер. Ты устал быть шестеренкой в отлаженном механизме. Подумал, что лучше детям расти без отца, чем с таким вот, конченым и никчемным.

Уверен, что ты не прав.

Я никогда никому не рассказывал о пустых пузырьках. Сдержал данное маме слово. Не хотел, чтоб Симона, Марио, Нелли и Карло мучились, не спали по ночам. Они тоже тебя любили, они плакали, но принять естественную смерть проще. Слишком много выпил, сердце не выдержало. Погоревали и смирились с тем, что тебя больше нет.

Каким бы вырос я, если бы не прибежал в вашу спальню на мамин крик?

Наверное, совсем другим.

Из-за твоего самоубийства я одержимо рвался к другой жизни, в иную среду. В десять лет я поклялся, что не стану ничьим рабом, не позволю над собой издеваться. Откуда маленькому мальчику было знать, что всегда найдется вышестоящий, который непременно обольет тебя презрением, чего бы ты ни достиг? Карабкаться вверх бесполезно. Лучше смеяться над высокомерными и спесивыми.

Если бы я считал, как братья и сестры, что отца внезапно настигла вполне обычная, заурядная смерть, то не получил бы диплом с отличием в самом престижном вузе.