В тот год я выучил английский - Жан-Франсуа Дюваль Страница 4

13

После того как мы познакомились, отправились к «Дороти», в единственный ночной клуб, который, как нам казалось, способен существовать в этом городе. Гарри и Барбара шли впереди, а я и Мэйбилин чуть позади по узкому тротуару. На ней были голубые вельветовые джинсы в тонкий и частый рубчик, желтый, канареечного оттенка свитер, а вокруг шеи был повязан бело-голубой платок. Гребень держал копну каштановых волос, не давая им спадать на плечи, следовательно, распущенные, они должны доходить до пояса, а может быть, чуть выше. У нее были золотистые глаза и едва заметный след помады на губах. Она говорила по-французски с легким акцентом, но в любом случае мы сразу решили общаться на английском.

Для меня было очевидно, что рядом со мной идет умная девушка, о чем свидетельствовал высокий лоб, немножко выпуклый и блестящий. Мне очень нравился ее лоб, я его видел юным и ясным, способным размышлять. Я спрашивал себя, все ли подобные умные девушки такие, как та, что ждала «астин-мартин». Она мне сказала, что через несколько месяцев поступит в университет и начнет изучать право.

— Право!

Она стала молчаливее.

— Do you mean that I… [26] Я не должна? Это плохая идея?

— О нет! Это не так, только люди, изучающие юриспруденцию, кажутся мне непостижимыми.

Она что-то пробормотала на манер Дайен Китон в фильмах Вуди Аллена, которые выйдут гораздо позже, и я понял, что право — это только один из возможных вариантов, так как она не уверена, что это то самое, она сомневалась — ее также привлекали биология и естественные науки, философия — вот это уже интереснее.

После того как мы вышли от Дороти, они согласились пойти выпить последний стаканчик в комнату Гарри. Мы очень тихо повернули огромный ключ во входной двери и прокрались по лестнице, чтобы не разбудить мистера и миссис Смит, мне вспомнилось, как Эдди Кокрэн пел «Twenty flight Rock», историю парня, который с бьющимся сердцем, на бешеной скорости карабкается на двадцатый этаж к девушке своей мечты, но когда он добирается до цели, слишком запыхавшись, чтобы продолжать: «Getting to the top, I’m too tired to rock» [27]. А теперь мы, четверо, говорили обо всем и ни о чем, сидя на узком ковре; в углу стоял одинокий стул, который и потревожить было как-то неудобно. Наш хозяин потягивал виски и, чтобы создать атмосферу, зажег свечу прямо на полу, а затем поставил для нас чай.

Мистер и миссис Джерман, мои новые хозяева, их вполне можно было назвать пожилыми и очень милыми. Мистер Джерман, вернувшийся с войны 1914 года, «I was eighteen at that time» [28](возраст, когда это все началось), его ноги мерзли в окопах, он сражался при Вердене. Миссис Джерман любезно предлагала мне снова и снова кофе с молоком и печеньем. Я никогда раньше не встречал людей, участвовавших в войне четырнадцатого года, и думал, что таких людей уже не существует. Даже те, кто воевал в 1939—1945-м, остались где-то далеко, материалом для фильмов, которые я видел, когда мне было двенадцать, таких как «Цель — Бирма» и «Мост через реку Квай». Единственными отголосками войны четырнадцатого года были для меня книга «Дьявол во плоти» [29]и фильм «На Западном фронте без перемен» по роману Ремарка, который я видел, когда мне было шестнадцать, однажды воскресным днем с одним приятелем, он отправился в кино ради Джеймса Дина, и больше его ничего не интересовало.

Я вышел из зала потрясенный: я никогда раньше не видел такого тяжелого фильма.

А здесь у меня перед глазами был мистер Джерман, «very very old man» [30], я испытывал уважение к этому человеку, живой легенде, и я пообещал себе общаться с ним, несмотря на все трудности: в течение четырех лет он слышал взрывы пушек и теперь был глух.

Я не только сменил хозяйку с хозяином. Через пару дней, в понедельник, в девять утра, я отправился на ту же лекцию, что и Мэйбилин. Мы только начинали читать книгу Джозефа Конрада, а точнее, его новеллу «Юность». Мэйбилин сидела на скамейке как раз позади меня, на ней была темно-синяя юбка и светло-голубая блузка, вокруг шеи повязан бело-синий платок, волосы застегнуты заколкой. Когда я пришел, она ничуть не удивилась, я проскользнул на свободное место перед ней, сделал знак рукой и улыбнулся, как будто хотел сказать, что Джозеф Конрад с его «юностью» — это то, что нужно. Мистер Райт уже начал лекцию. Только Мэйбилин и я ловили солнечных зайчиков, которые сквозь витражное окно попадали на наши парты.

Мистер Райт был автором романа об автостопе и записок путешественника и не упускал случая это подчеркнуть — с видимым удовольствием, он собирался прочесть нам отдельные отрывки — лекция закончилась на первых трех страницах рассказа Конрада, этого автора я еще не знал, но чьи произведения, по словам мистера Райта, стали наконец-то широко известны. Впрочем, он это объяснил недостаточно хорошо.

— Well, I think Conrad… well, his style… is rather pompous, don’t you think? [31]

Что касается меня, текст Конрада был мне абсолютно понятен: я читал жизнь, которую видел перед глазами, которую узнал позже, гораздо позже, даже не успев оценить, когда судьба сделала вид, что встала на мою сторону, и Кембридж ускользнул от меня. «Юность» рассказывала обо мне самом. Я никогда ни в одной книге не ощущал такого юношеского восторга перед жизнью. У Конрада с самого начала было море, оно значило куда больше, чем стиль, — он был зачарован Востоком, уверенный, что там его ждало что-то чудесное и непостижимое, исполнение неизвестно какой мечты. Литература ради красоты и необходимости была на втором месте. Конрад увлекал меня как ни один писатель в тот период.

А Мэйбилин? Я повернулся к ней, она еще дочитывала. Она мне позже сказала, что тоже была восхищена, как Сабина, этими простыми словами: The Far East! The Far East! [32]Эти слова звучали гораздо лучше, чем на любом другом языке. The Far East! The Far East стал очень быстро для нас последней точкой, куда сошлись все наши устремления, символом веры в жизнь и в наше собственное существование. Каждый раз, когда нам приходилось отвечать на вызов жизни, что бы ни было, выражение The Far East рождалось на наших губах. Это было магическое средство и шутка, ключ и понимание, даже когда мы насмехались… The Far East!