Вечерние новости - Артур Хейли Страница 4

В ожидании вылета они сидели в баре крыла 2Е, одном из двадцати четырех оживленных баров, работавших в аэропорту. Бар был построен в современном стиле и в то же время удобно. Его окружала стеклянная стена, за которой, словно в зимнем саду, стояли растения; с потолка свисали голубые клетчатые полотнища, подсвеченные розовым. Корреспондент из “Тайме” сказал, что это напоминает ему бордель в Мандалее, куда он однажды заглянул.

Из-за столика у окна, где они сидели, был виден коридор-гармошка и выход № 20. Через него скоро начнется посадка на самолет “Америкен эйрлайнз”, на котором Гарри Партридж должен вылететь в Торонто. Однако вылет задерживался, и только что объявили, что самолет полетит не раньше чем через час.

Партридж был высокий, сухопарый, вечно лохматый, отчего вид у него был мальчишеский, хотя ему и перевалило за сорок и волосы уже начали седеть. Сейчас он расслабился, и его мало тревожила задержка вылета или что-либо вообще. Впереди было три недели отпуска, который ему был крайне необходим.

Рита Эбрамс ждала самолета на Миннеаполис – Сент-Пол, откуда она собиралась отправиться отдыхать в Миннесоту, на ферму к друзьям. А кроме того, у нее на уик-энд было назначено свидание с одним женатым мужчиной, занимавшим высокий пост в Си-би-эй (но эту информацию она хранила про себя). Минь Ван Кань и Кен О'Хара летели домой, в Нью-Йорк. Как и Грэм Бродерик.

Партридж, Рита и Минь часто работали вместе. О'Хара же поехал с ними звукооператором впервые. Молодой, бледный, тонкий, будто карандаш, он проводил большую часть времени за чтением журналов по электронике; вот и сейчас он сидел, уткнувшись в один из них.

Бродерик был для них человеком посторонним, хотя часто выезжал с телевизионщиками на одни и те же задания и поддерживал с ними в основном хорошие отношения. Однако сейчас этому солидному, кругленькому и слегка напыщенному человеку было далеко не все по душе.

Трое телевизионщиков немного перебрали спиртного. Исключение составляли Ван Кань, ничего не бравший в рот, кроме содовой воды, и звукооператор, бесконечно долго сидевший за кружкой пива и отказавшийся выпить еще.

– Слушай, ты, наглая твоя душа, – сказал Бродерик Партриджу, увидев, что тот вытаскивает из кармана пачку денег, – я же сказал, что за выпивку плачу я. – И он положил на под-носик, на котором официант принес им три двойные порции виски и стакан содовой воды, две банкноты – двадцатку и пятерку. – Если ты получаешь в два раза больше меня, это еще не значит, что ты должен подавать милостыню прессе.

– О, ради всего святого! – воскликнула Рита. – Брод, когда ты наконец сменишь эту заезженную пластинку?

Рита говорила, как с ней иной раз бывало, достаточно громко. В этот момент через бар проходили два сотрудника отдела охраны общественного порядка в аэропорту; они с любопытством повернули головы в сторону Риты. Заметив это, она улыбнулась и помахала им рукой. Охранники окинули взглядом группу и громоздившиеся возле нее кинокамеры и оборудование с ярлыками Си-би-эй. Оба улыбнулись и пошли дальше.

А Гарри Партридж, наблюдавший эту сценку, подумал:

"Стареет Рита”. Хотя она была по-прежнему сексуально привлекательна и многие мужчины увлекались ею, на лице уже появились красноречивые морщинки, а жесткость, с какой она требовательно относилась как к себе, так и к тем, с кем вместе работала, проявлялась в повелительности манер, что не всегда было приятно. На это была, конечно, своя причина – напряжение и огромный груз работы, которые выпали на нее, Гарри и на двоих других в эти последние два месяца.

Рите было сорок три года, и шесть лет назад она еще появлялась на экране в качестве корреспондента, хотя и гораздо реже, чем раньше, когда была моложе и ярче. Все знали про безобразное, несправедливое отношение к женщинам на телевидении, где мужчины-корреспонденты продолжали появляться на телеэкране, даже когда было заметно, что они постарели, тогда как женщин выбрасывали с работы, точно отслуживших свое наложниц. Несколько женщин пытались против этого бороться – Кристина Крафт, репортер и ведущая, подавала даже в суд, но проиграла.

Рита же, вместо того чтобы вступать в борьбу, в которой, она знала, ей не избежать поражения, переключилась на другое и, став выпускающей, стоя теперь за камерой, а не перед ней, работала необычайно успешно. Это дало ей основание потребовать у старших выпускающих, чтобы ее послали в какую-нибудь “горячую точку” за границу, куда почти всегда посылали мужчин. Ее начальники некоторое время противились, потом сдались, и скоро Риту – вместе с Гарри – стали автоматически посылать туда, где шли самые жестокие бои и где были наиболее тяжелые условия жизни.

Бродерик, поразмыслив, решил все же ответить на последнее замечание Риты:

– И ведь получаете-то вы такие деньги не потому, что ваша команда занята чем-то особо важным. Подумаешь, каждый вечер выдавать крохотную кучку новостей – да это же все равно что поковырять в зубах мира и вытащить на свет то, что в них застряло. Сколько времени она у вас длится, ваша передача, – девятнадцать минут?

– Если вы решили бить нас, как желторотых птенцов, – любезным тоном заметил Партридж, – то уж по крайней мере прессе следует правильно излагать факты. Наша передача длится двадцать одну с половиной минуту.

– Исключая семь минут на рекламу, – добавила Рита, – что, кстати, дает возможность платить Гарри такие безумные деньги, а вас заставляет зеленеть от зависти.

"Рита со своей прямотой лихо попала в точку насчет зависти”, – подумал Партридж. Разница в оплате тех, кто работал на телевидении, и тех, кто работал в прессе, всегда болезненно воспринималась журналистами. Если Партридж получал 250 тысяч долларов в год, то Бродерик, первоклассный, высококомпетентный репортер, зарабатывал, по всей вероятности, тысяч 85.

Корреспондент “Нью-Йорк тайме”, словно его и не прерывали, тем временем продолжал:

– То, что весь ваш Отдел новостей производит за день, поместилось бы на половине нашей полосы.

– Глупое сравнение, – парировала Рита. – Всем же известно, что “картинка” стоит тысячи слов. А мы даем сотни “картинок” и показываем людям само событие, чтобы они могли своими глазами увидеть и судить. Ни одна газета за все время существования прессы не в состоянии была сделать такое.

Бродерик, держа в руке стакан с новой двойной порцией виски, к которому он то и дело прикладывался, отмахнулся свободной рукой.

– Это несущественно, – прошепелявил он.

– А почему несущественно? – спросил Минь Ван Кань, обычно помалкивающий.

– Потому что вы, ребята, – сонные тетери. Общенациональная телевизионная служба новостей отмирает. Вы всегда передавали, так сказать, лишь заголовки новостей, а теперь местные станции отобрали у вас даже это: с помощью техники они сами получают новости отовсюду, сдирая, точно стервятники, мясо с ваших костей.

– Ну, кое-кто уже не один год это твердит, – заметил Партридж, по-прежнему пребывая в благодушно-расслабленном состоянии. – Но посмотрите на нас. Мы все еще существуем и держимся, потому что люди смотрят общенациональные новости из-за их качества.