Апология чукчей - Эдуард Лимонов Страница 40

И, следует сказать, у них хорошо получалось взаимодействие. И в его дымной студио, под красные березовые дрова — к утру они мирно алели в камине. И в ее огромной, как сарай, квартире, на кожаном ложе, сделанном для нее самим Старком. (Мы валяемся на «Старке», не забывала она сказать). Так они и жили. Они говорили друг другу грубости и находили в этом удовольствие.

«Шире раздвинь ноги, еще шире! Подними зад!» — кричал он ей.

«Сделай меня беременной, my muscular man!» — стонала она.

— Что кричали заводские девки, когда они были под тобой? — Интересовалась она, он рассказал ей, что работал на заводах. — Я тоже буду так кричать. Научи меня ругательствам на твоем языке!

Он научил.

Однажды он нашел ее колье, упавшее за только что сложенный им диван, ночью служивший им ложем. Он позвонил ей и сказал, чтобы она приехала и забрала свое целое состояние немедленно. У него такая хлипкая входная дверь, что не дай бог кто вломится, а тут колье.

Она хохотала. Вот сейчас пойду в полицию и скажу, что ты меня ограбил. К тебе придут и найдут мое колье.

— А я скажу, что ты его забыла у меня.

— А я повторю, что ты меня вчера вечером ограбил на улице. Полиция поверит мне, потому что я француженка и контесса.

— Прекрати, Жаклин!

— Прекращаю, — сказала она. — Признаюсь, я нарочно оставила колье у тебя, чтобы проверить тебя. Поздравляю, ты прошел проверку.

— Ты еще хуже, чем я о тебе думал.

Они не ушли тогда друг от друга. Она приехала с Veuve Clicquot, и всё кончилось тем, что она надела колье ему на… яйца.

— Ты единственный, достойный носить мою фамильную драгоценность.

Их неожиданно разбросала жизнь. Случилось так, что он уехал и потом не смог вернуться во Францию. Через много лет он оказался в тюрьме в его родной стране.

Как-то разносивший почту зэк (в тюрьме его называли «грамотный») принес ему открытку из Республики Панама. «Му muscular man, — писала она. — Сегодня вспоминала тебя и поцеловала мое колье, которое, ты помнишь, я как-то надела тебе на яйца. Мы так смеялись. Твоя Жаклин».

Они, красивая пара, приехали в Италию зимой. Этак лет за шесть или восемь до того, как в мире появились первые зарегистрированные случаи заболевания AIDS. Мир еще нежился в удовольствиях случившейся в конце шестидесятых сексуальной революции, совершённой поколением хиппи — детей цветов.

Стояла счастливая пора, когда предложить make love было так же просто, как предложить гостю бокал вина. Вьетнамская война кончилась, новые войны еще не начали даже вызревать. И тут на экраны Европы вышел фильм «Эммануэле», такой себе современный, середины семидесятых «Декамерон». Их итальянские знакомые пригласили пару. Она — тоненькая высокая блондинка с серыми глазами, чувственная и тонконогая, он — тридцатилетний парень мачо, с густыми крупными кругляшами каштановых кудрей.

Радостный, экзотичный, красивый, полный светлого эроса фильм сшиб их с ног. Пусть они и любили друг друга вот уже два года молодой звериной любовью абсолютно чуждых друг другу существ. Сидя в итальянском кинозале, окруженные римскими друзьями, они смущенно вздыхали. Она вздыхала чаще, чем он, и глубже. Они идентифицировали себя с главными героями: молодой парой, дипломатом, получившим назначение в Таиланд, и его юной женой. Было одно «но», но большое: они были эмигранты, ожидали в Риме разрешения выехать на ПМЖ в Соединенные Штаты, потому жили на крошечное пособие. И если у нее всё же был высокий статус красивой юной девушки, то у него был самый низкий из возможных социальный статус перемещенного лица, безработного. А «Эммануэле» — современный «Декамерон» — их задел.

Были простые радости. Можно было встать рано утром и пойти по живописным, просыпающимся улочкам Вечного города в Ватикан, он знал маршрут через холм Сан-Николо, пальмы, гущи кустарников, замшелые памятники. Она оставалась спать, она не любила вставать рано. В Москве, с бывшим мужем, другим, она жила ночной жизнью. Потому он целовал ее, сонную, и уходил один. Не очень охотно.

На Новый год их пригласили в компанию. Человек двадцать итальянцев, итальянок и они…

Его жена, как, впрочем, и всегда, оказалась юнее, красивее и экзотичнее всех присутствовавших женщин. Она выбрала себе черную маску, и в прорези для глаз сияли радостно ее фарфоровые глаза. Комнат было много, люди ходили, меняли места, пили шампанское, разговаривали. Его жена разговаривала много и охотно. Еще она смеялась. Когда наступил момент Нового года, все мужчины захотели поцеловаться с его женой.

С ним тоже кое-кто поцеловался. Он говорил в ту пору по-английски гораздо хуже, чем его жена, поэтому был необщителен. Она прошла было мимо него, остановилась, поцеловала, прошептав: «Не напивайся!» — и удалилась. Там был полумрак, а он ненавидел полумрак, он любил много верхнего света. А тут был полумрак, кое-где свет, музыка, смешки, голоса.

Он поговорил с профессором, с хирургом. Оказалось, почти все в компании были доктора. Каким образом они попали в медицинскую среду? Это были знакомые его жены. С кем-то из них она познакомилась первой. Говоря о его жене, произнося ее имя, хирург улыбался, обнажая желтые зубы. Хирург предложил выпить виски, и он согласился, хотя до этого пил шампанское. Потом подошел еще один хирург и тоже выпил с ним. Он выпил. Но ему тотчас налили еще. Точно таким же образом прошедшим летом в Сочи его спаивали грузины, он безошибочно тогда понял, что его пытаются отбить от жены. Тогда у них ничего не получилось. Появился третий хирург, и он выпил с ним. Потом откланялся, к их разочарованию, пошел искать ее.

Он нашел ее в небольшой комнате для курения. Она сидела в кресле и курила сигару. Маску она сняла. Рядом с нею в другом кресле сидел седой мужчина в смокинге. «Это мой муж», — сказала его жена. Мужчина встал и, приветливо пожав ему руку, назвал себя. Его звали Лучио, Луче, видимо, Лука, он же Лучиано.

— Вы тоже хирург? — обратился он к мужчине.

— Хирург, — подтвердил тот.

— Все хирурги, — сказал он жене. — Может быть, уедем?

— Ты что, нализался? — сказала она строго. — Ночь, мы далеко от центра. Погуляем еще, Лучо нас отвезет.

— Ты давно его знаешь? — спросил он.

— Месяц уже…

— Ты что, с ним спишь?

— Нет. Но выспалась бы, если бы не ты. Он мне нравится.

Лучо-Лучиано напряженно вслушивался в незнакомые слова.

— Нужно было ехать сюда одной.

— Да, мне тоже было бы легче.

«Это тебе не фильм «Эммануэле»», — почему-то подумал он. Он представил себе ее и этого Лучиано, занимавшихся любовью. Одна поза, прикинул он, другая. Нет, его решительно не возбуждала никак его жена с этим мужчиной. Но возможность подобного вызывала раздражение.

— Пойду выпью еще, — он встал и вышел, не оглянувшись на них.