Предательство - Карин Альвтеген Страница 41

— Ничего особенного. Он сказал, что я хорошо качаюсь на качелях и что он знает одну детскую площадку, где ужасно много качелей и длиннющая горка, и, может быть, когда-нибудь мы туда поедем, если я захочу и если ты нам разрешишь.

Чувство тяжести в груди. Она попыталась сдержаться и не повысить голос, чтобы не испугать его.

— Аксель, я же говорила, что ты не должен разговаривать с незнакомыми взрослыми. И ты ни в коем случае не должен брать то, что тебе дает такой взрослый.

— Но он же знал, как меня зовут. Тогда не считается.

Ей пришлось сглотнуть и сделать глубокий вдох.

— Сколько ему лет? Он как папа или как дедушка?

— Как папа, хотя, наверное, он все-таки не такой старый.

— А сколько ему лет?

— Ну, лет семьдесят пять.

— Кто-нибудь из воспитательниц видел, как ты с ним разговаривал?

— Я точно не знаю. Почему ты сердишься?

Как ему объяснить? От мысли о том, что с ним может что-нибудь случиться, останавливалось дыхание.

— Я не сержусь, я просто очень беспокоюсь.

— Но он хороший, почему мне нельзя с ним поговорить?

— Ты его узнал? Ты видел его когда-нибудь раньше?

— Кажется, нет. Но он сказал, что он еще придет.

— Аксель, сейчас ты должен слушать меня очень внимательно. Если он придет еще раз, я хочу, чтобы ты сразу пошел и позвал кого-нибудь из воспитательниц, чтобы она с ним поговорила. Обещаешь? Ты сам никогда больше не должен с ним разговаривать.

Он молча теребил красное сердечко на животе у мишки.

— Аксель, обещаешь?

— Да!

Она глубоко вдохнула и потянулась за мобильным. Все мысли исчезли, осталась лишь автоматическая реакция — позвонить и рассказать обо всем Хенрику. Но уже в следующее мгновение вернулась реальность — Хенрик уехал в тайное любовное путешествие с воспитательницей их сына, так что сейчас наверняка испытывает гораздо более приятные чувства, чем тревога о сыне. Отныне и впредь она одна, и к этому надо привыкать. Она отложила в сторону мобильный, решив, что вечером, когда Аксель уснет, надо будет позвонить Черстин и попросить их быть более бдительными. Хотя, может, Акселя вообще не надо отправлять в сад, пока они не выяснят, кто этот незнакомец, которому известно его имя?

Проблема разрешилась, как только она рассказала о происшествии родителям. Они без промедления предложили оставить Акселя на несколько дней у себя. Пока не появится уверенность, что этот мужчина не вернется.

Они сидели на кухне за кофе со свежеиспеченным бисквитом. В надежном доме ее детства, где время останавливалось, стоило ей туда вернуться. Но теперь она сидела тут с колотящимся сердцем, переполненная виной и стыдом за собственное несовершенство.

Аксель сидел за старым расстроенным пианино в гостиной, и они слышали, как он упорно стучит по клавишам, пытаясь подобрать песенку про Ноя и потоп, которой она много раз пыталась его научить.

Рассказывать надо сейчас, пока Аксель не слышит, что его ждет. Что его папа переезжает, потому что жить дома он больше не хочет. Она то и дело собиралась с силами, но не могла подобрать слова, чтобы признаться в собственном поражении. В том, что она брошена. Забракована. Нежеланна. Что она больше не устраивает своего мужа.

Она становилась все немногословнее по мере того, как песенка звучала все правильнее. Она понимала, что время тает.

— Ну как ты?

Встретившись с мамой глазами, она поняла, что та что-то чувствует.

— Да так.

Наступила недолгая пауза, родители обменялись взглядами, которые означали такое полное взаимопонимание, что любые слова становились лишними. Как же ей хотелось, чтобы она тоже могла так с кем-нибудь переглянуться.

— Мы не хотим вмешиваться, но если ты хочешь поговорить с нами, то...

Отец не закончил фразу, передав инициативу ей. Она чувствовала сильную дрожь в руках, наверное, это было заметно. Никогда в жизни она бы не поверила, что ей будет так трудно просить у них помощи. И рассказывать правду.

Она сглотнула.

— Похоже, все плохо.

— Да, мы это поняли.

Снова наступила тишина. Ной уже в ковчеге, и потоп вот-вот начнется, дорога каждая секунда.

И в сильнейшем напряжении она произнесла:

— Мы с Хенриком разводимся.

Отец и мать сидели совершенно спокойно, ни один мускул не дрогнул на их лицах. Ей же было трудно усидеть на месте. В первый раз она озвучила эти слова, так что те проникли в нее извне. Она отпустила их в пространство, их не вернешь. Впервые их смысл стал реальным. Она — одна из неудачниц, из тех, чьи дети становятся детьми из неполных семей.

— Вот оно что. — Отец нахмурился.

От его слов она растерялась. Почему они не удивились? Что они видели такого, чего не видела она?

Мама как всегда угадала ее реакцию и с грустью в голосе начала объяснять:

Лучше, если мы скажем честно. Дело в том, что мы с самого начала считали, что вы с Хенриком немного, как бы это сказать, немного разные. Но ты была так уверена и так хотела. Что мы могли сказать, да и по какому праву нам вмешиваться в твой выбор — за кого тебе идти замуж? Ты же всегда поступала только так, как решала сама. — Она ласково накрыла своей рукой руку дочери. — Мы видели вас и боялись, что со временем он тебе надоест. То, что он не совсем оправдывает надежды, которые, насколько нам известно, были у тебя. Но это не значит, что я рада тому, что мы оказались правы.

Эва отняла руку, опасаясь, что мама почувствует, как та дрожит. Все погрузилось в хаос. Оглядев кухню, она остановила взгляд на висевшем на стене старом стеклянном блюде из прабабушкиного дома. Несколько поколений трудолюбивых семейных пар позаботились о том, чтобы привести сюда ее, Эву. Род уходит и род приходит. Но тут пришла она, потерпела поражение и тем самым оборвала цепочку. Брошенная мужем Великая Неудачница, которая передаст сыну и оставшимся звеньям цепи новые представления о любви и браке. Жалкая и не вызывающая доверия. Недостойная того, чтобы за нее бороться. Недостойная даже того, чтобы о ней думать.

Уютно звякнула чашка, которую отец поставил на стол.

— А как Хенрик воспринимает это? Ему, наверное, сейчас трудно?

Она в изумлении смотрела на маму. И на отца. Они по-прежнему гордятся дочерью, которая сама распоряжается собственной жизнью, довольствуется только лучшим и достойна большего.

И правда скрылась за неподъемной кулисой.

— Нет, с ним все в порядке.

— Как вы поступите с домом?

Подумай хорошенько.

Слабый, бессильный голос из темноты в последний раз попытался быть услышанным.