Огненное погребение - Владимир Нестеренко Страница 41

Вечер воспоминаний, мата, «Распутина» и телевизора.

Наутро мы храпели в машинах, ехали хуй знает куда, навстречу судьбе. Пили воду, как Распутин – в про руби.

Закончив визит вежливости, пообедав, поперлись домой, без ночевки, да и где заночевать сорока разбойникам…

Я сел к Саньку в машину и рассказал ему эту историю. Он заржал и, не отрываясь от дороги, была ночь и дождь, раскрыл мне глаза на загадочное поведение проституток.

– Там у меня запорожские пацаны останавливались недавно. Вот они и погуляли.

– В смысле? Не заплатили и охранникам дали пизды?

– Да ты хуево их знаешь, Вован. Они говорят этой твари: «Смотри, не пришли каких-нибудь поганок, чтоб телки были хорошие», – Санек опять заржал.

– Ну и?

– А привезли каких-то халяв грязных – так они сутенера в сраку выебали.

– Да ты что? Выебали? – я не на шутку удивился и задал глупый вопрос: – При телках?

– Ну да.

– А телок тоже? – я спрашивал, чтобы скрыть свою растерянность.

– Да нет, на хуй они нужны.

– Нехуевые запорожские, – я тихо присвистнул.

– Не свисти, Вован, срок насвистишь, – снова сверкнул фиксами Санек.

Через пару месяцев, когда Саньку неизвестный гражданин выстрелил в затылок из ТТ и снес полчерепа, я помчался к его бизнесмену, запуганному маленькому человечку. Саня из крысячьих соображений никому его не светил, чтобы не заносить долю.

Барыга так боялся всего, что Саня ему почти доверял и хранил у него разную нелегальную хуйню. Про его существование я узнал случайно и решил опередить мародеров.

– Привет! Я за Саниными вещами, ему уже не надо.

– Простите, а вы кто? – заблеял хранитель.

– Ты что, хуйло?

– Понял. Вот, только видеокассеты, больше нет ничего, ничего нет, – запричитал коммерсант, красиво, со слезой.

– Ладно, хуй с тобой. Крыша будет та же, а деньги будешь давать через меня. Понял?

– Понял.

– Ну, будем дружить, – я забрал три кассеты и пошел.

На первой кассете блядям ставили клизмы, а по том жрали говно. Один порнушник был похож на Гитлера. Сильно похож, только усы побольше и голый.

На второй кассете жирный, кучерявый, похожий на литовца блондин с бородкой подвешивал дур на веревке, обмотав эту веревку вокруг сисек. Пиздил кнутом, плетками, мухобойкой и бамбуковой удочкой. Подвешивал к пизде килограммовые гири от рыночных весов и гири от ходиков, в форме еловых шишек.

На третьей – суровые культуристы в белье от «Кэлвин Кляйн» ебали друг друга в рот и жопу.

Ну, допустим, про культуристов я и раньше догадывался.

В одиночестве я сидел перед телевизором, смотрел наследство Санька, прозревал.

И думал: «Какие еще на хуй запорожские…»

Не люблю всякие бычьи мелодии, да и мобилки тогда еще не программировались. Так что мой телефон звонил просто и жестоко, на самой большой громкости, я глуховат, артиллерист.

Любой звонок в час ночи тогда означал какую-то хуйню, приключения, от которых уже кумарило.

Звонил товарищ, мелкий фабрикант, я служил у него менеджером по связям с общественностью, она тогда была очень активна.

– Привет, можешь приехать? – нервный голосок, скороговорочка.

– Могу. Что-то случилось?

– Не по телефону.

Во-во, это самая что ни на есть хуйня, когда не по телефону…

А дело было так.

Товарищ, со своим приятелем, Сашей, вышли из офиса за сигаретами. Это было время ларьков, девяносто пятый, фонари почти не горели на улицах, и жизнь освещали ларьки.

Ошибкой было обнажение полтинника. Компания молодых людей, человека четыре, тусовалась у стойбища ларьков, очага культуры на этой забытой Богом улице.

Главный урел, его называли Слива, не знаю, погоняло это или фамилия, подошел к мирным покупателям и поинтересовался, что означают длинные волосы и серьги в ушах. И предложил отойти за ларьки, во тьму, поспорить, стоит ли на их улице и так далее.

Фабрикантов его предложение не сильно заинтересовало. Диспуты эти они знали еще со времен хиппи, и спорили не раз, с переменным успехом.

Они стали отступать в сторону офиса, а Слива с компанией стал преследовать.

В критический момент, никто еще не знал, что он критический, главшпан достал из-за пояса огнестрельный предмет, скорее всего, самопал, и рявкнул, как герой Котовский: «Ключи от машины сюда!»

У фабрикантов был убитый «фольксваген», второй «гольф», который вызывающе красно стоял у входа в офис.

Дальше все было как в кино. Саша, друг фабриканта, открыл машину, достал пневматический пистолет из-под сиденья, выстрелил – и выбил Сливе глаз.

Он служил в спецназе, в Афгане, а после войны отпустил длинные волосы и продел в ухо серьгу.

На меткость стрельбы не повлияло.

Дальше приехали мусора, свидетели, составлялись протоколы.

Не помню, когда я в последний раз так смеялся.

Отсмеявшись и приколотив еще, я начал выяснять, что от меня требуется, пока при памяти.

Оказалось, мусора, увидев офис, компы и «фольксваген», решили подоить двух коров. По крайней мере, намекнули, что нельзя выбивать хорошим людям глаза.

Идея была в том, чтобы я донес до Сливы смысл поговорки: «Кто старое помянет…»

Трава была хорошей, я сразу сообразил, что делать.

На следующий день я с приятелем поехал в больничку, где лежал Слива, проведать раненого. До этого заехали на рынок, за инвентарем.

Лифт не работал, и мы поднимались пешочком, на седьмой этаж, в глазное отделение.

От этого наше отношение к Сливе лучше не стало.

Когда мы подошли к будке медсестры, чтобы выяснить, где именно его, барана, искать, тусовавшие по коридору слепые стали расходиться по палатам. Наверно, их насторожил наш диалог, в котором часто повторялись слова «…хуйло, сука, смотри, бля, куда забрался, ебучка одноглазая, не хватало еще, чтобы каждый пидарас…».

На перехват нам бросилась какая-то женщина, мне по пояс, с плоским, как блин, ебальником. Одета она была в коричневое кожаное пальто с воротником из чернобурки.

– Я вас не пущу до моего сына!

– Мамочка, да вы что, мы же поговорить, у нас хорошие новости.

– Не пущу, шо вам надо, не надо вам с ним говорить!

Через пару минут уговоров она согласилась пустить одного из нас.

Хуй его знает, чем она руководствовалась.