Под соусом - Ханна Маккоуч Страница 41

Работать без надзора, окриков и вообще без мужиков куда как легче, но все же кулинарный канал — это одно из тех мест, где можно незаметно дотянуть до старости и никто никогда не оценит твоего мастерства в нарезке овощей кубиками или художественном оформлении рыбы. Это скорее полустанок, чем конечная цель путешествия под названием карьера. Более того, общество всех этих прочно замужних женщин только подчеркивает мою неприкаянность и несостоятельность — во всех сферах.

Впрочем, обстановка довольно приятная. Мы рассказываем друг другу о себе: где выросли, как ходили в школу, шепчемся о своем, девичьем: где сделать мелирование, у кого лучший гинеколог. Они описывают мне мужей или женихов, а я им — своих бывших парней. Они сразу начинают подыскивать мне пару среди своих родных или двоюродных братьев, среди друзей и школьных товарищей. Одна коллега любопытствует, не родственница ли я Джулии Митчнер. Я говорю — нет.

Но вот и начало программы; мы все уставились на экран: Мэвис Делакруа вынимает из духовки сковороду с жареным сомом (которого я очистила и поджарила до идеального золотистого блеска) и, подмигивая в камеру, причмокивает:

— Вот это Мэвис Делакруа называет «М-м, пальчики оближешь!»

Аудитория разражается шквалом аплодисментов.

Просто удивительно, какого успеха смогла добиться эта женщина.

Доехав по первой ветке до Западной Семьдесят девятой улицы, я выхожу из метро и иду через Центральный парк. Конец апреля. Влажные зеленые холмы покрылись созвездиями нарциссов. Велосипедисты нарезают десятикилометровые круги, бегает трусцой разношерстный народ, веселый и здоровый. Я бы тоже пробежалась, да у меня похмелье: вчера вечером выпила бутылку «Божоле Нуво» и закусила гигантской плиткой шоколада «Кэдбери» с орехами и изюмом. Все это — в кинотеатре, проливая слезы над сентиментальным фильмом с Долли Партон в главной роли. Я и не знала, как она гениальна — поет, играет… А фигура какая! Это нечто. Но теперь мне хочется поскорее вернуться на Десятую улицу и завалиться спать.

Табличка над большой деревянной входной дверью сверкает золотыми буквами: «Восточная Семьдесят девятая улица, 151». Нажимаю на звонок и жду, провожая взглядом моих состоятельных ровесниц, которые тащат полные сумки из магазинов «Сакс» и «Рынок Грейс». Все как одна одеты с иголочки: дорогие плащи, узконосые («смерть пальцам!») «лодочки», солнечные очки а-ля Джекки Кеннеди, идеальные прически с модными «перышками». Как им это удается? Откуда такие деньги? Сделали блестящую карьеру? Вышли замуж за миллионеров? Или за крестных отцов? В старых джинсах и кедах, с торчащими во все стороны клоками отросших волос, я выгляжу бродяжкой, перепутавшей станцию метро.

Дверь открывает пухлая дама лет шестидесяти с длинными седыми волосами. Обе руки от запястий до локтей в массивных серебряных с бирюзой браслетах.

— Ты, должно быть, Лейла, — предполагает она. Голос у нее мягкий, лицо загорелое, в уголках глаз и рта — веселые морщинки. — Я Дори, — она крепко пожимает мне руку. — Заходи же!

Надо же, я представляла себе тетушку Билли совершенно другой. Дори проводит меня в уютную гостиную и жестом предлагает устраиваться на большом кожаном диване, сама садится напротив в такое же кожаное кресло. Обивка нежная, блестящая, как шкура гнедой лошади, и по цвету такая же. Я непроизвольно глажу ее. В камине потрескивают дрова, наполняя комнату душистым теплом. Пахнет лимонами и лесом. Похоже на рекламную картинку от Ральфа Лорена [53].

С минуту Дори Виндзор молча разглядывает меня и вдруг вскакивает (я и сама от неожиданности подпрыгиваю на диване):

— Ох, прости, пожалуйста. Временами я совсем соображать перестаю. Поешь что-нибудь? Или уже обедала?

Я сегодня еще и не завтракала, но заверяю:

— Да-да, обедала, спасибо.

— Как насчет чая? Или лучше хереса?

Стакан хереса мне бы сейчас не помешал…

— Хорошо бы чаю.

Мотнув головой в сторону, Дори весело говорит:

— Следуй за мной.

Кухню, конечно, профессионально оборудованной не назовешь. Ножи сто лет никто не точил, некоторые из них ржавые, пара железных котелков, кажется, сохранилась со времен Гражданской войны. Впрочем, все не так страшно. У меня есть свои ножи, кое-какие сковородки и сотейники.

Столовая увешана картинами, подозрительно смахивающими на Ван Гога. Громадный дубовый стол окружен такими же стульями; в шкафчике вишневого дерева замечаю несколько бутылок дорогого ликера, а также целую коллекцию хрустальных графинов, рюмок и бокалов.

— Здесь я в основном и принимаю гостей, — говорит Дори. — Обожаю готовить. Тебе повезло, ты на этом можешь зарабатывать деньги.

Я вяло улыбаюсь, не вполне разделяя ее энтузиазм.

Она выкладывает на блюдо домашнее печенье — овсяное, арахисовое, шоколадное — и включает электрический чайник, который закипает ровно через шестьдесят секунд.

— «Эрл Грей» подойдет?

Я киваю.

— С молоком и сахаром?

— Просто с молоком, спасибо.

Чай пьем в кожаной гостиной. Я жду расспросов о своем опыте работы.

— Расскажи мне о себе. О своих надеждах, мечтах, — просит Дори.

Вопрос застает меня врасплох, да и ответа на него нет.

— Даже не знаю, — неуверенно говорю я.

— Это ничего. Ты еще молодая. Может, ты еще не поняла, о чем мечтаешь. А может, уже осуществила некоторые мечты, а новых пока нет.

— Не такая уж я и молодая, — возражаю я.

— Да брось ты! — отмахивается Дори. — Сколько тебе? Двадцать три? Двадцать четыре?

— Двадцать восемь.

— Не может быть! И все равно, по мне, двадцать восемь — еще юность.

— Раньше мне хотелось быть шеф-поваром в собственном ресторане, но теперь… Слишком много препятствий. Не подумайте, что я феминистка, но этим миром правят мужчины. Продвигаться сложно. — И, к собственному удивлению, добавляю: — Возможно, я ошиблась в выборе профессии.

— Мы все ошибаемся. Без ошибок свой путь не найдешь.

Это успокаивает. Мне не давала покоя мысль, что все остальные рождаются этакими роботами с уже заложенной жизненной программой, которую они выполняют по графику, без страданий и душевных мук. Но если подумать, даже такие парни, как Дик, со всеми их деньгами и семейными связями, без проблем в жизни не обходятся.

— Может быть, частные приемы придутся тебе больше по вкусу?

— Может. Пока у меня от приемов только хорошие впечатления, — соглашаюсь я, со стыдом вспоминая вечер у Билли. — А вы о чем мечтали?

Дори улыбается, глядя в чашку:

— В молодости я хотела быть художницей. Но у меня не очень-то получалось. Я много работала и не понимала, почему не могу перенести на холст то, что у меня в сердце и голове. Ведь я так ценила настоящее искусство и неплохо в нем разбиралась. Как видишь, — Дори указывает на висящую за ее спиной акварель с небрежной подписью «Мане», — вместо этого я стала в своем роде коллекционером.