Хамам "Балкания" - Владислав Баяц Страница 42

Дал о себе знать и великий визирь Рустем-паша. Он слышал о проявлениях большого интереса к походу, как и о похвалах султана в адрес Мехмед-паши. Он (сам также серб по происхождению) рекомендовал Баице остерегаться «неверных» и не поддаваться на их лесть.

Баица прислушался к совету. Пригласил к себе одного из путешественников, которого ему лично рекомендовал великий визирь, – тот возвращался из Истанбула во Францию через Сербию и Белград. Рустем-паша подучил Баицу после обильного угощения украсть у путешествнника на одну ночь большую книгу, с которой гость не расставался и в которую записывал все свои впечатления от странствий. Таким образом Баица удостоверился в разнице между тем, что европейцы говорили ему и что они думали на самом деле. Вот выписка из дневника этого франка, касающаяся сербов:

«Делии – авантюристы, которые ищут приключений в самых опасных местах, где им предоставляется возможность выказать храбрость и героизм в ратных подвигах. Потому они с радостью следуют за войском султана без какой-либо платы (как и акинджии). Тем не менее большинство из них кормится и состоит на содержании у пашей, беглербегов и санджак-бегов, потому что каждый из них содержит в своей охране известное количество самых храбрых и преданных делий. Они обретаются в пределах Боснии и Сербии, которые с одной стороны граничат с Грецией, а с другой – с Венгрией и Австрией. Сегодня они называют себя сербами и хорватами, а на самом деле они иллирийцы, те самые, которых Геродиан в “Северной мечте” описывает как людей очень храбрых, крупных, хорошо сложенных, сильных, с львиным цветом лица, но по природе своей весьма злобных, по своим обычаям хуже варваров. Они примитивные в лукавстве, так что их легко можно обмануть. Турки называют их делиями, что значит “безумные и смелые”. Но сами себя они называют бойцами, что на их языке значит “те, кто вызывает людей на бой”. Каждый из них обязан сразиться с десятью противниками. Они вступают с врагом в открытый бой, используя при этом известную хитрость и уловки, унаследованные от предков, причем с такой ловкостью и отвагой, что чаще всего остаются победителями».

Приняв путешественника и географа по имени Николя де Николе из Дофина, который состоял в свите дворянина Д’Арамона, посланника французского короля, Баица за ночь в белградском сарае на Калемегдане переписал часть дневника, которая его заинтересовала. Особенно его задел пассаж о сербах:

«Первого делию я увидел в Эдирне, когда я с господином Д’Арамоном был в сарае Рустем-паши, великого визиря, на службе которого состоял делия. Он проводил нас к нашим покоям не столько по моей просьбе, сколько из желания получить бакшиш, что и случилось. Там я сделал набросок с него и его странной одежды… Его оружие составляли турецкая сабля и ятаган, в то время как в правой руке он держал булаву, то есть шестопер с золотыми перьями. Несколько дней спустя этот делия отправился из Эдирне с войском, которое Ахмед-паша (тот, которого после этого по приказу султана удавили в постели) вместо султана повел на Эрдель. Тогда я увидел его на коне, покрытом вместо попоны целой шкурой льва, передние лапы которого были закреплены на груди коня, а задние свисали позади. Булава его висела на задней луке седла. В правой руке он держал длинное полое копье с хорошо заточенным острием. Было в нем нечто особенное, что можно увидеть в очень точном рисунке на следующей странице. При этом я полюбопытствовал, спросив через драгомана, какой он народности и какую веру исповедует. Он на это мудро дал мне знать, что по народности он серб, а его дед был родом из персов, народа, который в древние времена был широко известен и пользовался уважением как самый богатый на всем Востоке. Что же касается веры, то он притворяется, когда живет с турками, по их законам, а так он христианин и по рождению, и сердцем, и всей своей волей. И чтобы убедить меня в том, он прочитал на народном греческом и на славянском языках “Отче наш”, “Богородица дева” и “Символ веры”».

Баица сделал для Рустем-паши копии с этого отрывка и еще с кое-каких мест книги путешественника и отправил тексты в Эдирне. Он знал, что великому визирю, как и ему, дополнительные знания помогут лучше преодолеть дилемму собственной двойственности, которая нависла над ними и не собиралась покидать их. Любой пример, напоминающий их судьбу, служил им утешением в их одиночестве.

Глава У

Один из самых утонченных, самых креативных и самых дерзких рассказов на тему национального самосознания я услышал от аргентинца Альберто Мангеля. Этот живший в Канаде писатель обладает одной из самых больших и самых хороших библиотек в мире, а вместе с ней и начитанностью – подобную начитанность редко где встретишь. Мангель принадлежит к типу исследователей не только собственной, но и чужих жизней. Одна из биографий, которые он написал, биография Хорхе Луиса Борхеса. Мангель отличался от других биографов гения двумя деталями: в молодости он был личным чтецом Борхеса, а когда созрел для того, чтобы что-нибудь написать о нем (терпеливо выжидая четыре десятка лет!), то написал также и о некоторых борхесологах.

Альберто Мангель несколько лет тому назад был гостем литературного фестиваля «Blue Metropolis», на котором пришлось выступать и мне. Нашу встречу еще до выступлений перед публикой организовал наш общий товарищ Давид Албахари (тоже отчасти канадский писатель). С самого начала мы прекрасно поняли друг друга и потому очень быстро занялись расшифровкой темы национального самоопределения на личных и чужих примерах, темы, которая самовоспроизводится по рецепту паутины – разрастается концентрическими кругами, охватывая все большее пространство.

Коснувшись темы самоопределения, Мангель привел следующий пример:

«Второй Мировой шекспировский конгресс проходил в апреле 1976 года в Вашингтоне. Апогеем конгресса должна была стать лекция Хорхе Луиса Борхеса о Шекспире под названием “Тайна Шекспира”, и тысячи специалистов сражались за места в самом большом зале отеля “Хилтон”, совсем как фанаты какой-нибудь рок-группы. Среди слушателей был и театральный режиссер Ян Кот, который, как и все прочие, боролся за место, с которого можно было услышать учителя, раскрывающего тайну. Два человека помогли Борхесу подняться на сцену и подвели его к микрофону. Вот как Кот описывает это:

“Весь зал встал с мест, началась долгая овация. Борхес не пошевелился. Наконец аплодисменты стихли. Борхес начал шевелить губами. Но из динамиков доносилось только слабое жужжание. В этих монотонных звуках я с огромным трудом разобрал одно единственное слово, которое раздавалось вновь и вновь, вроде как повторяющийся крик с тонущего вдалеке корабля: Шекспир, Шекспир, Шекспир…

Микрофон установили слишком высоко. Но никто в зале не отважился подняться на сцену и опустить микрофон ближе к лицу старого слепого писателя. Борхес говорил целый час, и в течение всего этого часа только одно повторяемое слово – “Шекспир” – достигало ушей слушателей. В ходе лекции никто не встал и не покинул зал. Как только Борхес закончил, все поднялись; казалось, заключительные овации никогда не прекратятся”, – вспоминал с изумлением Ян Кот. Вне всякого сомнения, Кот, как и другие слушатели, по-своему воспринял неразборчивый текст, так что в повторяющемся слове – «Шекспир, Шекспир, Шекспир» – присутствующие увидели разгадку тайны.