Под розой - Мария Эрнестам Страница 42

— Но они же называются солнечные, — удивилась она моему вопросу.

Помню, я посмотрела на нее тогда и впервые подумала, что она вырастет красавицей.

Сегодня ночью я включила радио, сейчас по нему передают запись Эдит Пиаф — «Non, je ne regrette rien» с грассирующим «р». Бедняжка Эдит, она потеряла малышку-дочь и любимого человека и прожила короткую, но бурную жизнь. Ею можно восхищаться. Я тоже ни о чем не жалею. Надо будет рассказать об этом ушам Бустера перед сном.

18 июля

Свен у Орна. От одной мысли о том, что они сидят и обсуждают замену труб под моими розами, мне становится страшно. Я уже устала ссориться со Свеном по этому поводу. Я вообще чувствую такую усталость, что не могу и двух слов связать. Придется отстегнуть поводок и отпустить их на волю. Солнце ярко светит, но от того, что я это написала, не будет светить ярче. Так же и с любовью. Неважно, какие слова ты подберешь.

Я встретила Джона в мае. Стояла необычайно теплая погода, и тепло проникало в каждую клеточку моего тела, растапливая кристаллы льда. Я чувствовала, как вешние воды бегут у меня под кожей, собираются в лужицы, выливаются слезами и обильными месячными, которые у меня так и не установились. Мама завела постоянного любовника и даже не пыталась это скрывать. Папа ничего не говорил. Он приезжал домой по пятницам молча и уезжал по воскресеньям, прихватив молчание с собой. С такой же регулярностью исчезал в пятницу утром и возвращался в воскресенье вечером мамин любовник.

— Он живет в Вестеросе и пока не может переехать сюда насовсем, поэтому все, что я могу для него сделать, это предложить ему ночлег. Женщина не должна оставаться без мужчины: вдруг что-нибудь случится, — ответила мама, когда я осмелилась спросить, почему он так часто у нас ночует. С его появлением она стала спокойнее относиться к сексу. Мне больше не приходилось слышать подозрительные звуки или видеть, как масло и уксус смешиваются в бутылке. Да меня это и не волновало. Все мои мысли были заняты встречей с Джоном.

Не успевала я написать ему очередное письмо, как приходил ответ на предыдущее. Джон жалел, что не видел меня на набережной, когда «Минерва» отплывала, и переживал, что заставляет меня «нервничать», как я выразилась в письме. «Я тоже нервничаю», — писал он и добавлял, что не так уж часто встретишь красивую девушку, которая к тому же оказывается великолепной собеседницей. «Мне так повезло, что мы познакомились, и я безмерно счастлив, что ты не боишься сказать мне о своих чувствах», — признавался он и надеялся, что его первое впечатление обо мне было верным, потому что он всегда будет любить ту Еву, которую встретил теплым майским вечером в Стокгольме.

Слово «люблю» вызвало у меня странную реакцию: сначала я рассмеялась, а потом мне стало противно. «Не жди от меня слишком многого, — ответила я в панике. — Я не хочу мешать тебе встречаться с другими женщинами». Я боялась, что мои чувства к нему могут измениться, и не хотела торопить события. Любовь по-прежнему пугала меня. Не знаю, понял ли он, что я хотела сказать, но написал, что, разумеется, он встречает многих женщин, но ему совершенно не о чем с ними говорить. «Не волнуйся, я никогда ни от кого ничего не жду. Это избавляет от многих разочарований». А потом Джон спросил, не хочу ли я приехать к нему в гости в Англию, когда у него будет отпуск.

Мама быстро обнаружила, что я с кем-то переписываюсь, и я не стала скрывать, что познакомилась с англичанином. Однажды она незаметно подкралась сзади и заглянула мне через плечо, чтобы рассмотреть фото, которое прислал Джон. Там он был в военной форме на свадьбе у кого-то из друзей. Он смотрел прямо в камеру и улыбался, не улыбаясь. Глаза его казались почти черными. Он стоял рядом с розовым кустом, а на заднем плане виднелась церковь, в которой, по-видимому, состоялось венчание.

— Какая у него выправка! — воскликнула мама и засмеялась, а потом добавила: — Он выглядит настоящим мужчиной.

Я сказала, что планирую навестить его в августе, и она равнодушно заметила, что это хорошая идея:

— Может, хоть это тебя развеселит — иногда мне кажется, что ты вообще не способна радоваться жизни. И еще ты узнаешь, что совершенство — это скучно. Ты так вылизала кухню, что можно подумать, мы живем в больнице.

Как всегда, маме удалось испачкать то, что было таким чистым. С тех пор я стала прятать письма и читать их тайком. Впервые в жизни я радовалась, что мама то и дело уезжает в командировки и все свободное время отдает вечеринкам и мужчинам. Ей было совершенно наплевать, что несовершеннолетняя дочь собирается в Англию в гости к полузнакомому мужчине.

Она обожала Англию, в особенности Лондон с его бутиками и клубами, и считала, что мне непременно нужно там побывать. «Это придаст тебе светскости, — говорила она. — Париж и кутюр уже в прошлом, сейчас все модные тенденции — только из Лондона». Ее фирма тогда тесно сотрудничала с английскими домами мод, и у нас дома часто звучало: «Мэри Квант», «Видал Сассун», «Карнаби Стрит». Мамины юбки с каждым новым сезоном становились все короче, а макияж — все ярче.

Но за возможность попасть в Англию я должна благодарить Джона, а не маму, и тем более не себя. Школьные занятия закончились в июне, и мы с папой отправились в домик на побережье. Мама осталась в Стокгольме. Мне исполнилось семнадцать, но я не испытывала от этого никакой радости. Я проводила все время на островах или в море, загорела до черноты, наслаждалась необычайно теплым летом и непрерывным потоком писем с просьбами приехать поскорей. Джон слал их и в Стокгольм, и в Фриллесос, заверяя, что сделает мое пребывание в Англии незабываемым. «Деньги не проблема, — писал он. — Здесь они тебе не понадобятся, а если не хватает на билет, я пришлю».

Он был настойчив, и у меня появилось ощущение, что поездка в Англию и потеря невинности неизбежны. Дефлорация — от слова «flower», «цветок». Джон не поверил, когда я написала, что невинна, и часто шутил, что мечтает встретить свою двадцатилетнюю девственницу «very soon». Я знала, что это означает, и папа тоже. Однажды теплым летним вечером мы с ним поехали к Нурдстен, сидели и ели креветок, и он спросил меня, хочу ли я сохранить себя для «того, единственного».

— Мне кажется, тебе не стоит бояться, — сказал он. — В жизни все надо попробовать, но только если ты чувствуешь, что готова к этому.

Я пробормотала что-то неразборчивое, и папа рассказал о своем первом сексуальном опыте.

— Это было накануне конфирмации. Мы с отцом ехали на машине в церковь, и он сказал мне: «Знаешь, есть такие средства…». Я ответил, что знаю. Он рассказал, как это было раньше: что мужчины занимались сексом, когда им приспичит, а женщины рожали одного ребенка за другим. Теперь, когда изобрели «средства», я непременно должен ими пользоваться. Он и не подозревал, что я уже все знаю о сексе, такое не укладывалось у него в голове, но все равно это был очень полезный разговор.

Папа замолчал, и я подумала, что тоже запомню наш с ним разговор. Он не ждал от меня ответа. Мы просто сидели и смотрели на спокойное море, гладкое, как зеркало. В отдалении закричала птица, и я подумала, что папа дал мне понять, что не нужно бояться отдаться мужчине. Ночью ко мне пришел Пиковый Король, поцеловал меня и исчез, прежде чем я успела спросить, что ему надо. Я расценила это как одобрение моей поездки.