Под розой - Мария Эрнестам Страница 43

Странно, что я не помню подробностей, ведь это был мой первый полет на самолете. Я помню тощих, аккуратно одетых стюардесс, которые предлагали пассажирам конфеты, но не помню, что чувствовала — страх, нетерпение или решимость. Зато я помню, как я вышла в зал прилета и увидела Джона. Забавно — мы с ним были почти одинаково одеты: на мне были белая блузка и синяя юбка, на нем — белая рубашка и синие брюки. Он бросился ко мне, поцеловал в щеку и протянул чудесную белую розу, как я потом поняла, из их собственного сада.

— Я так рад, что ты приехала, Ева. И что сообщила, каким рейсом прилетаешь. Я боялся, что мне придется бегать по всему «Хитроу» в поисках шведской леди.

Я заметила, что он нервничает, и он не стал это отрицать. Я призналась, что тоже нервничаю, и мы расхохотались. Он был таким, каким я его запомнила. Улыбка без улыбки. Темные глаза и коротко подстриженные волосы, сильные руки. Он забрал у меня сумку, не спрашивая разрешения. Он был не таким загорелым, как я, что не преминул отметить, глядя на мои шоколадные ноги в открытых сандалиях.

— Твои ноги сводят меня с ума, — сказал он, и мы снова рассмеялись, и прижались друг к другу, а потом пошли к машине.

Мы выехали из аэропорта, и скоро Лондон остался позади. Мы направлялись в Ридинг, где жили его родители и он сам, когда приезжал в отпуск. Джон планировал купить квартиру или дом в Портсмуте, когда будет проводить больше времени на суше. Было тепло и солнечно, мы ехали мимо зеленых холмов, и Джон сказал, что Англия — самая красивая страна на свете.

— Помнишь, я в Стокгольме пытался прочитать тебе стихотворение, но не смог? Я его разыскал. Это Руперт Брук написал. — И он процитировал:

Когда погибну, думай обо мне:

Есть малый уголок в чужих полях,

где Англия навек… [7]

— Ты так чувствуешь? — спросила я. — Что если ты умрешь в чужой стране, то навсегда оставишь там кусочек Англии?

— Я думаю, что свобода других людей стоит того, чтобы за нее бороться. И я люблю свою страну.

Сейчас эти слова могли бы показаться излишне пафосными и банальными: слишком много теперь говорят о патриотизме и свободе. Признаться, мне уже тогда был присущ определенный цинизм в этом вопросе. Но я не стала ничего говорить, потому что поняла: Джон действительно в это верит. И мы заговорили о том, что потом продолжали обсуждать всю неделю, — о войне и мире вообще и во Вьетнаме в частности, о борьбе колоний за независимость… Мы так увлеклись, что не заметили, как приехали в Ридинг, идиллический городок с маленькими домиками, окруженными сказочными садами. С каждой милей я нервничала все меньше. На смену волнению пришло чувство теплоты, казавшееся таким естественным и своевременным. Мы ехали вместе в машине, потому что так и должно быть. У нас просто не было выбора.

Я не нервничала, даже когда знакомилась с родителями Джона и его младшей сестрой Сьюзен. Они с радостью раскрыли мне свои объятья, и у меня не было причин не доверять им. Мама Джона, очень стильная женщина в темно-красном костюме с короткой, почти как у сына, стрижкой, приготовила фантастически вкусный ужин. Мне показали мою комнату. Пол покрывал розовый палас, на кровати — белье в цветочек и подушки с рюшами, на столике — букет засушенных цветов.

— Надеюсь, тебе у нас понравится. Я велела Джону вести себя прилично, — сказала его мать, выходя из комнаты.

Я помню это ощущение, что все идет, как должно. Во время ужина родители Джона вели себя так, словно не видели ничего необычного в том, что за столом с ними сидит незнакомая девушка. Отец Джона, любезный седовласый мужчина в очках с черепаховой оправой, подавал жаркое, а мать тем временем разливала соус, они переглядывались и улыбались друг другу. Мой английский привел их в восторг. «А мы, англичане, совсем не умеем говорить на других языках», — сказала мама Джона и выразила искреннюю радость по поводу стеклянного подсвечника, который я привезла ей в подарок. Только за десертом я узнала, что в прихожей у них стоят наготове чемоданы, и они ждали меня, чтобы поприветствовать, а потом уезжали в отпуск в Шотландию.

— Они старались тебя хорошенько накормить, потому что потом тебе придется есть мою стряпню и помогать мне покупать продукты, — сказал Джон и улыбнулся мне. На этот раз улыбались не только губы, но и глаза, и я впервые заметила, что у него необычайно длинные для мужчины ресницы.

— Вообще-то Джон неплохо готовит, — сказала Сьюзен, которая весь ужин разглядывала меня с нескрываемым любопытством. Это была симпатичная девочка-подросток, которая и не подозревала, что я всего на три года старше и у нас с ней гораздо больше общего, чем она думает.

Сразу после чая они продолжили сборы, а потом обняли меня, заверили, что было «very nice» со мной познакомиться, и исчезли, прежде чем я успела что-то сообразить. Я повернулась к Джону, и он обнял меня.

— Ты им понравилась. Я так и знал!

Я уткнулась носом в его белую рубашку и едва успела уловить аромат стирального порошка и еще чего-то, как Джон отпустил меня.

— А теперь мы пойдем в сад. Ты почитаешь, а я принесу нам еще чаю, — сказал он и взял меня за руку.

Мы вышли в сад, который не было видно от парадного входа. Там были сотни цветов, но я помню только розы — кусты и шпалеры. Белые, желтые, розовые. Большие и маленькие. Распустившиеся цветки и бутоны. Я никогда еще не видела ничего подобного.

— Мама любит возиться в саду, — ответил Джон на мой немой вопрос и достал шезлонг.

Пока я нюхала розы, он сходил в дом и вернулся с пледом и газетой.

— Садись и отдыхай, — сказал он, подталкивая меня к шезлонгу и вручая газету.

Я посмотрела на него снизу вверх, и мне стало не по себе: столько сдержанных эмоций было в его взгляде. Рубашка распахнулась на груди, короткие волосы растрепались. Глядя, как он идет к дому, я вдруг подумала, что с того момента, как ступила на британскую землю, слышу о себе только хорошее. Мне стало трудно дышать. Я откинулась на шезлонге и прикрыла глаза, чувствуя, что меня охватывает жар, а на глаза наворачиваются слезы. До меня доносилось жужжание шмеля, аромат роз пьянил. Я расслабилась и задремала. А когда открыла глаза, передо мной стоял Джон с подносом, на котором были чайник, две чашки и вазочка с конфетами.

— Я подумал, что ты не успела проголодаться после ужина, — сказал он, словно оправдываясь, что больше ничего не принес, и поставил поднос на траву.

Вставая, чтобы сесть рядом с ним на землю, я заметила, что за те несколько минут, что спала, вся моя одежда и даже покрывало успели пропитаться потом.

Не успели мы поднести чашки к губам, как зазвонил телефон. Джон пошел в дом и скоро вернулся, смеясь:

— Это была мама. Она хотела проверить, хорошо ли я себя веду, так сказать, не пристаю ли к тебе. Ты ей очень понравилась. Даже за такое короткое время.

Я честно ответила, что они мне тоже понравились, сделала глоток чая и обнаружила, что он очень вкусный. Джон рассказал, что ему пришлось сдавать еще один экзамен и что его выгнали бы, потерпи он неудачу. Но ему повезло: он справился со всеми заданиями. Теперь ему предстоит плавать на разных кораблях, и он, возможно, начнет изучать устройство подводных лодок.