Коллекционная вещь - Тибор Фишер Страница 43

– Я же говорила. Пустое дело. Я ведь приклеила крышку, чтобы Морковка не добралась. Вы бы выпили чаю, Туша, или просто посидели.

– Благодарю, мне и на улице неплохо, – говорит Туша и, повернувшись к Никки, спрашивает: – Ну как, дела пошли на лад?

– Ага. Супер, – отзывается Никки, закрывая за Тушей дверь.

– Почему ты не уговорила ее остаться? – интересуется Роза.

– Она свой кайф ловит. Пускай сидит себе в машине, если ей нравится. Такое хобби много денег не стоит.

– Расскажи, как вы познакомились.

– В супермаркете. Мы стояли в очереди в кассу, и мои лимоны случайно попали ей в корзину.

Истинное положение вещей: Никки – по девичьей забывчивости, надо думать, – подложила свои лимоны в корзину к Туше. Украсть ведь можно все – от супермаркета до лимона.

– Мы разговорились...

Истинное положение вещей: вступили в сексуальную связь высшего накала.

– ... и я иногда оставалась у нее ночевать.

Тут я вдруг поняла, что ситуация изменилась: раньше Никки засыпала Розу нескромными вопросами, а теперь нескромные вопросы задает сама Роза. Только камни хранят молчание, несмотря ни на что. К этому диалогу подобное соображение отношения не имеет, однако истинность его очевидна.

– В этом были свои преимущества.

И немалые. Особенно принимая во внимание габариты партнерши.

– Однажды – тогда я жила у Туши – возвращаюсь я поздно вечером домой и вижу в метро этого пидора: ищет, какую бы одинокую овечку трахнуть. Возвращаюсь, значит, домой, устала как собака, залезаю в койку, выключаю свет и вырубаюсь. Просыпаюсь, думаю, утро, но еще темно, чувствую, рядом со мной под одеялом кто-то лежит, дышит мне в спину, тяжело дышит, а в комнате мужским одеколоном разит. Щетинистый подбородок мне в шею упирается, пытаюсь прикинуть, кто бы это мог быть. Если Туша нас застукает, думаю, нам обоим несдобровать. И тут гляжу на часы и вижу: спала-то я от силы минут десять – значит, тот, кто ко мне в койку забрался, сделал это по собственному почину. Что делать, ума не приложу: жар от него, как от печки, лежит, не спит и кайф ловит – знает ведь, сучонок, что и я не сплю. Лежим мы так несколько минут; если раньше он тяжело дышал, то теперь весь заходится. И вдруг приставляет мне к горлу кухонный нож. Думал, видно, сначала так меня раскочегарить, не получилось – вот и решил припугнуть. Сомневаюсь, правда, что он бы этим ножом воспользовался. Развел мне ноги, только мы за дело собрались взяться, как входит Туша – с работы вернулась.

А он, гаденыш, даже ухом не повел, представляешь? Это-то ее из себя и вывело. Вижу, он пялится на нее, а сам думает: «Такую я еще ни разу не драл». «Раздевайся», – говорит и ножом замахивается. Вот и пришлось Туше сломать ему руку выше локтя – с тех пор, как она вышибалой работала, она так всегда поступала. «Шарахнешь по кумполу, – объясняла она мне, – тебя потом по судам затаскают. А руку сломаешь – и все подумают, что в шутку». А потом решила, что этого мало, и шарахнула его вдобавок головой об стену – да так, что в стене трещина образовалась. И во второй бы раз врезала, да стенку, видать, пожалела.

Лежит мой насильник на полу, нюни распустил. "Полицию, – говорит,

– вызову". Я уж собиралась было дать ему ногой по голове или по яйцам, но тут Туша хватает моток изоляции, затыкает ему пасть, ставит его раком, достает искусственный член, здоровенный, лиловый, с прожилками, как настоящий, только раз в пять больше, – такой бы на девичнике ох как пригодился! Достает, надевает и давай ему по полной программе впаивать. Я думала, у него глаза на пол вывалятся. До самого утра его щучила; говорила мне потом, что за эту ночь фунтов пятнадцать сбросила. Когда наутро полиция приехала, на него смотреть было страшно.

Изнасилованный насильник – подобное в природе случается редко. Даже реже, чем замороженные игуаны. В жизни бывает обычно иначе. Оттого-то эта история так поучительна.

Роза берет меня к себе в постель. От меня она хочет не поучения, а экзотики. И я готова развернуть перед ней эпическую пастораль, в которой задействованы самые экзотические пейзажи. Ее руки ложатся на ме-е-еня...

В эту деревню не приходил никто.

Во всех остальных деревнях было что посмотреть. В одних собирали хороший урожай, в других ткали красивые ковры. Деревня в низовьях реки была известна овощами причудливой формы: морковью, похожей на ослика, пастернаком, который походил на местного хозяина жизни и был ему преподнесен, за что хозяин жизни щедро дарителей отблагодарил (хотя некоторые высказывали предположение, что скорее хозяин жизни походил на пастернак, чем пастернак – на хозяина жизни), луком – вылитой парочкой, сливающейся в любовном экстазе.

В деревне в верховьях реки имелись волк, который ездил верхом, сорока, которая пила пиво; по слухам, были там даже горностаи, которых жители деревни научили жонглировать.

В деревне у подножия горы делали отвратительное вино, зато там жил человек по кличке Зев. Зевом его прозвали потому, что он мог, причем в один присест, выпить любое количество вина. Жители деревни попробовали было ему подражать, однако слегли, наиболее же рьяные подражатели и вовсе расстались с жизнью. Пьяницы из соседних деревень приходили помериться с ним силой, однако и они, выпив два бочонка, отправлялись на тот свет. Люди более благоразумные платили за вино, которое он выпивал в таких количествах, в надежде, что в конце концов он все же умрет. Разумеется, опорожнив три-четыре бочонка подряд, он терял сознание, однако ассистенты укладывали его на спину, вставляли ему в рот воронку и вливали в глотку вино, пока у наблюдавших за этим зрелищем не кончались деньги.

(В качестве кратера или скифоса я немало времени провела в компании запойных пьяниц и должна сказать, что Зев был, вне всяких сомнений, самым неисправимым алкоголиком из всех, кого мне приходилось видеть, – а ведь, не забудьте, я жила в то далекое время, когда к винограду и ячменю относились как к самым обыкновенным продуктам питания. Остается только пожалеть, что у такого талантливого исполнителя была такая непритязательная, деревенская публика. Я часто потом задумывалась над тем, был ли Зев человеком, однако в дальнейшем мне были представлены куда более веские доказательства того, что с пятнадцати лет начинают пить отнюдь не только инопланетяне.)

Практически в одиночку Зев потреблял все производившееся в деревне вино, в чем, впрочем, не было ничего дурного, ибо в противном случае потребление вина было бы более чем скромным – ведь о подобной невоздержанности не могут помыслить даже самоубийцы. Кончилось тем, что однажды, в неурожайный год, Зев, метавшийся в поисках выпивки и испытывавший непередаваемые муки абстиненции, скончался по пути в другую деревню. Пока же Зев был в расцвете сил, число посетителей неудержимо росло, что давало деревне немалый доход, и время от времени, когда удавалось установить, что у посетителя нет богатых, влиятельных и мстительных родственников, жители деревни от нечего делать пытали и убивали его, останки же использовали в качестве удобрений.