Что рассказал мне Казанова - Сьюзен Сван Страница 43

На следующее утро Люси проснулась рано. Она накормила кота консервированным тунцом и закапала ему в глаза капли. Антибиотик, казалось, действовал на кота как снотворное, и скоро он заснул на подушке. Девушка специально оставила окно открытым и вышла исследовать Плаку. Покинув отель, Люси принялась составлять список того, что ей не понравилось в этом городе. Во-первых, умывальня в отеле, она же душевая кабина, где на стене был приклеен знак с английской надписью, призывающей бросать использованную туалетную бумагу в корзину. Похоже, с водопроводом тут такие же проблемы, как и во времена Желанной Адамс. Затем мутный желтый свет от смога – загрязнение атмосферы в Афинах было намного сильнее, чем в городах США и Канады; лохматый мужчина, зазывающий ее поесть в ближайшую таверну; переполненная туристами площадь, забитая магазинами, смотрящими на посетителей своими стеклянными глазами, чтобы отпугнуть злых духов; многочисленные стойки, заполоненные открытками, среди которых можно было найти изображение злобных кентавров, радостно держащихся за свои огромные тюльпанообразные пенисы.

Идя по широкой шумной дороге к Акрополю, Люси поняла, что не там свернула. Она заблудилась в узких улочках Плаки. Удивленная, девушка остановилась около кофейни, чтобы сориентироваться, и полезла в рюкзак за картой Афин, по ошибке вытащив арабский манускрипт в непромокаемом футляре. Этим утром она положила его к себе в сумку, намереваясь изучить рукопись в тихой, спокойной обстановке. Скоро дневник Желанной Адамс подойдет к концу, и Люси было интересно, обнаружится ли там какая-то связь с этим таинственным документом. Девушка присела за столик и вытащила карту. Определив наконец, где же она находится, Люси снова решила заняться дневником.

За столиками мужчины и женщины читали газеты и болтали друг с другом по-гречески. Рядом с ней сидела в одиночестве пожилая женщина в обтягивающем джерси, держа на коленях путеводитель и оглядывая помещение, как будто кого-то ожидая. Незнакомка повернулась, чтобы посмотреть на греческого парня в голубой рубашке, промелькнувшего мимо кафе на мотоцикле. Люси следила за взглядом женщины до тех пор, пока гул двигателя не превратился в отдаленный комариный писк.

О чем, интересно, вспоминают женщины в этом возрасте: о мужьях, ушедших от них или уже умерших? О покинувших их любовниках? О нереализованных возможностях? Возмущаются ли они, видя, как взгляды мужчин равнодушно скользят по ним, останавливаясь на молоденьких девушках, тогда как сердца этих женщин жаждут любви юношей, проносящихся мимо по афинским улочкам, подобно ярким бабочкам? А рукава их рубашек развеваются на ветру, и за мотоциклами тянется дымный след. Неужели это их молодые души скучают по всему этому?

Люси обратилась к следующей записи Желанной Адамс.

«12 июля 1797 года

Я сегодня совершила греческий обряд с хлебом, чтобы найти мужа.

Чтобы развлечься, я вчера пошла со Ставрулой в святилище Афродиты на Акрополе. Она мне говорила, что афинские девушки оставляют там приношения, когда рождается новая луна, надеясь, что богиня ниспошлет им «красивого, молодого мужа». Было не так жарко, и я решила пройтись со своей учительницей по руинам древней греческой агоры. Мы остановились у храма Тесея, оригинального строения посреди пшеничного поля, и стояли там до тех пор, пока у моей спутниць1 не иссякло терпение и она не убежала, присоединившись к группе девчушек, направляющихся к Акрополю. Я осталась, проникнутая благоговением, думая о древних, ходивших тут задолго до того, как первый потомок Адама слупил на землю Нового Света.

А потом подошла Ставрула и прошептала мне, что это девушки из богатых семей и что для них довольно необычно показываться на людях без компаньонок. Было видно, как им приятно оказаться без сопровождающих. Их голоса звучали громко и самоуверенно и, подобно венецианским «макаронникам», при ходьбе они издавали мягкие, звенящие звуки, так как их шеи и запястья были покрыты полосами золотых колец.

Девушки удивленно воззрились на мое выходное парижское платье, перепоясанное на греческий манер. Две вышитые полосы ткани, на бедрах и под грудью, создавали впечатление двойной талии. Однако и они меня тоже удивили. Странно смотреть на модно одетых девушек посреди открытого поля.

Все вместе мы пошли по дорожке, вьющейся над побеленными афинскими хижинами. Оттуда виднелись дворики обветшалых жилищ, стены которых были сделаны из земли и кусков мрамора, найденного на руинах.

Наверху было прохладнее. Акрополь опоясывало кольцо кустов, и в этом переплетении зелени туда-сюда сновали голуби. С другой стороны дороги мимоза и маки кивали нам головами среди бледной травы.

Наконец на самом верху северо-западной стороны каменистого холма мы пришли к маленькому святилищу, высеченному в скале. Соблюдая почтительное расстояние, Ставрула и я смотрели, как девушки ставят тарелки на выступ грота. Некоторые из них еще добавили соли и меда к своим хлебным приношениям. Когда они ушли, мы сами приблизились к святилищу. Ставрула одарила меня заговорщицкой улыбкой, после чего взяла одну тарелку и выбросила на землю ее содержимое. Затем она совершила свой собственный ритуал, используя хлеб, испеченный ее матерью. Я проделала то же самое, чувствуя жар и неуверенность.

Ветер утих, и тяжелый душный воздух обрушился на нас. Я с тоской посмотрела на Эгейское море, блистающее в дали темно-синей бирюзой. Положение солнца подсказало мне, что настал мифический час этой земли, когда перед закатом все вокруг сияет золотом в бледном свете. Я услышала неожиданный треск, и стая ворон взлетела над нашими головами, оглушительно каркая. Изумленная, я завертелась на месте и увидела мерцающий в туманном воздухе торс мужской фигуры, искрящийся, подобно растению в капельках росы. Призрак был обнажен, и его мужской инструмент мощно и внушительно выдавался вперед.

Я подумала о том, что Джакомо говорил о красоте наших физических сущностей. Пока я смотрела, свирепый горячий ветер задул по склону Акрополя, захлопав рукавами моего платья, и мои волосы заструились. Дикий порыв наполнил меня восторгом, но в следующий момент ветер утих, и опять воцарилось такое же спокойствие и духота, как и раньше. Отцовская раздражительность снова заговорила во мне, и я отвернулась, говоря себе, что это жар вызвал у меня галлюцинацию. Я не сказала ни слова Ставруле и заторопилась вниз, по склону. Она окликнула меня, но я не могла ждать. На этой стороне холма дорога была шире. Рядом со мной раздались голоса, и я увидела белую лошадь, привязашгую к фиговому дереву. А на траве рядом с ней кто-то оставил одну туфлю с высоким каблуком. Я сошла с дороги и, отодвинув ветки, оказалась в маленькой рощице. За большим светлым камнем лежал Джакомо, как будто мертвый. На одну ужасающую секунду ко мне пришло воспоминание об отце, о его бездыханном теле на кровати в Венеции. Я побежала к своему другу, дрожа от страха.

– Проснись! Пожалуйста! Ты спишь?

Сонный, он открыл глаза и, увидев меня, улыбнулся довольной улыбкой.

– Девочка моя! Что-то не так?

Я не смогла сдержаться: в возбуждении принялась описывать видение, а он вдумчиво слушал. Пока мы беседовали, синьор Дженнаро вышел из кустов, неся на плече телескоп. За ним следовал синьор Папаутсис, держа зонт над головой художника.