Путь длиной в сто шагов - Ричард Ч. Мораис Страница 43

– Как вы можете? – взвился он. – C’est incroyable! Это немыслимо! Мы служили вам верой и правдой, так долго мирились с вашим деспотичным характером, без остатка посвятили себя вашей кухне, и вы отказываетесь от нас ради этой маленькой дряни? Кто он вам, этот мальчишка? Фаворит, любовник, игрушка? Где ваше чувство приличия?

Цвет лица мадам Маллори напоминал цвет белого сыра асиаго.

Как ни невероятно, до того момента она абсолютно не имела понятия о том, что, выделяя меня, взяв меня под крыло, сделав меня настолько очевидно «избранным», глубоко оскорбила своего преданного шеф-повара. Но теперь, когда она поняла, что наделала, что в результате ее бесчувственности Жана Пьера терзала такая зависть, она была заметно взволнована.

Это было написано у нее на лице. Ибо если и было человеческое чувство, доступное пониманию мадам Маллори, то это была как раз зависть, острая боль, доставляемая пониманием того, что в мире существуют те, кто просто превосходит нас в чем-то главном и всегда достигает большего, чем мы. Она не выказала этого прямо, конечно, не такова она была; однако все явно читалось в ее глазах. И боль она испытывала не за себя – в этом я уверен, – а за своего шеф-повара, так долго страдавшего, как и она, в полумраке кухни «Плакучей ивы».

Жан Пьер вдруг словно сорвался с цепи. Он метался по кухне, сдирая с себя халат, а затем театральным жестом бросил его на пол.

– Я не могу здесь больше работать! С меня довольно. Невозможная вы женщина! – орал он.

При этих его словах мсье Леблан выступил вперед, чтобы защитить мадам Маллори от гнева Жана Пьера.

– А ну-ка прекратите, неблагодарный мерзавец! Вы перешли все границы.

Однако Маллори тоже выступила вперед и, к нашему изумлению, взяла в свои руки кулак, которым до сих пор потрясал Жан Пьер, поднесла к губам и поцеловала его покрасневшие пальцы.

– Дорогой Жан Пьер, вы совершенно правы. Простите меня.

Жан Пьер замер. Он мгновенно словно лишился присутствия духа, может быть, даже испугался, видя перед собой такую мадам Маллори. Он взглянул на меня, как ребенок, который вдруг увидел, что его мать ведет себя так, как не вела никогда, – и все из-за того, что он наделал. Теперь уже сам Жан Пьер попытался извиниться, но мадам Маллори приложила палец к его губам и решительно сказала:

– Тише, хватит. Нет нужды. – Она все еще держала его за руки. – Жан Пьер, прошу вас, вы должны понять. Гассан не похож на нас с вами. Он другой. Его не удержать в Люмьере и «Плакучей иве». Вот увидите. Ему предстоит гораздо более далекое путешествие. Он с нами долго не пробудет.

Мадам Маллори усадила Жана Пьера на табурет, и он сел, повесив голову от стыда. Она попросила Марселя принести воды, и юноша принес ее – держа стакан обеими руками, потому что его трясло. Когда Жан Пьер выпил воды и с виду немного успокоился, мадам Маллори заставила его снова поднять на нее глаза.

– Мы с вами принадлежим этому месту, здесь пройдет наша жизнь и здесь же мы умрем, на кухне «Плакучей ивы». У Гассана – задатки великого повара, его талант гораздо больше, чем ваш или мой. Он как гость с другой планеты, и некоторым образом его стоит пожалеть, столько трудностей ему еще предстоит вынести, столько дорог пройти. Поверьте мне. Не он у меня любимчик, а вы.

Атмосфера была просто-таки наэлектризована. Однако мадам Маллори лишь оглянулась на мсье Леблана и сказала:

– Анри, запишите себе. Завтра надо позвонить адвокату. Должно быть четко зафиксировано раз и навсегда, что после моей смерти «Плакучую иву» получит в наследство Жан Пьер.

И она оказалась права. Через три года после того, как я поступил учеником в «Плакучую иву», я был готов двигаться дальше. Приглашение из роскошного парижского ресторана на правом берегу, за Елисейским дворцом, польстило моему самолюбию и поманило меня на север. Мадам Маллори сказала мне, что, по ее мнению, место помощника шеф-повара в оживленном парижском ресторане, с перспективой повышения в должности до первого помощника – это как раз то, что мне нужно.

– Я научила тебя тому, чему могла научить, – сказала она. – Теперь ты должен получить необходимую закалку и созреть. Эта работа поможет тебе.

Так оно и было, по сути, решено. К предвкушению примешивалась печаль, и эти чувства, радость с привкусом горечи, казалось, витали в воздухе. Вся неоднозначность этого времени, как в капле воды, отразилась для меня в том дне, когда мы с Маргаритой в выходной поехали к устью долины Люмьера, чтобы пройтись вдоль реки Удон, бегущей вдоль подножия хребта.

Наша прогулка началась еще в городе. Сначала мы зашли в магазин и выбрали себе на обед сыр – канталь и морбье – и несколько яблок. Вместе мы пробирались по узким проходам между полок, мимо фундука в красных сетчатых мешках и бутылок с мутным корсиканским оливковым маслом. Маргарита шла прямо передо мной. Когда она проходила мимо отделов с шоколадом и печеньем, навстречу ей попалась шумная группа парней двадцати с небольшим лет, люмьерская гандбольная команда. Они зашли за пивом и закусками для своего спортивного клуба. У них были красные лица, это были крепкие подтянутые ребята с мокрыми волосами, потому что они только что вышли из душа.

Увидев их, Маргарита оживилась, они когда-то учились все вместе в одной школе. Она обернулась ко мне и сказала:

– Заплати, я тебя через минуту догоню.

Я направился к кассе, но по дороге завернул в соседний ряд – я заметил там импортный лимонный крем «lemon curd», который я хотел взять к местному сыру, что-то вроде эрзаца чатни, и, прежде чем пойти к кассе, я бросил одну банку в корзину, висевшую у меня на локте.

От ряда с шоколадом и печеньем меня отделял один стеллаж, и я услышал, как мужской голос спросил, что случилось с ее nègre blanc – белым негром, а все остальные засмеялись. Я остановился и прислушался, но так и не услышал, чтобы Маргарита возразила на это замечание. Она просто не обратила на него внимания, притворилась, будто его не было, и потом смеялась вместе с ними, когда они перешли к болтовне и шуточкам о чем-то другом. Я должен признаться, что надеялся на другое, когда, затаив дыхание, ждал ее ответа, но я также знал, что Маргарита была кем угодно, но только не расисткой, поэтому я пошел к кассе, заплатил, и она вскоре присоединилась ко мне.

Мы уложили наши припасы в ее «рено-5» и поехали к устью долины. В заповеднике мы припарковались на стоянке, где желтые и оранжевые осенние листья у нас под ногами образовали что-то вроде ковра из естественного папье-маше. Там мы надели хорошие туристические ботинки, рюкзаки, хлопнули крышкой багажника и наконец пошли быстрым шагом, рука в руке, через мост XVII века, перекинутый через реку.

День стоял прекрасный, но лето уже умирало, и каждый падающий пожелтевший листок добавлял в душу легкой печали. Под мостом бежала прозрачная и голубая, как джин «Сапфир», река, вода кипела и бурлила на крупных камнях. В местах со спокойной водой сверкала чешуей молодь форели, рыбы хватали мух, а падая в водоворот, начинали активно работать плавниками. В лощине на противоположном берегу реки стоял красивый, как на картинке, каменный домик. Там жил лесничий с молодой женой и маленьким ребенком, и, когда мы переходили мост, из трубы поднимался дым от березовых дров.