Гретель и тьма - Элайза Грэнвилл Страница 45

Лили отвернулась.

– Не для нас.

– Почему же? В каком смысле?

– Ты пока не вспомнил?

– Что не вспомнил? – Беньямин отмахнулся еще от одной пары черно-белых бабочек, пронесшихся верхом на ветре у него над головой. Сад просто заполонили эти твари. Ничто их не берет. А ведь казалось бы, осень должна была с ними уже покончить. – Лили, о чем ты? – Он положил руку ей на плечо, надеясь, что прикосновение ее как-то утешит.

Она грустно улыбнулась.

– Последнее четверостишие вот такое:

Друзья, кто в могиле,

Кто брошены вдаль, —

Так мир ли пустынный

Покинуть мне жаль?

– Мир не будет пустынным, Лили, – твердо сказал Беньямин. – Только дай мне, и я останусь с тобой навеки.

– А ну встань тогда! – вскричала Лили, напрягшись всем телом. – Встань! Иди! Сейчас же!

– Что? – Он медленно поднялся и посмотрел на нее сверху в смятении. – Ну же, Лили. Пора в дом, отдохнуть. Все будет хорошо.

– Только если ты сам пойдешь, – сказала она с невыразимой усталостью на лице. – Мы еще никуда не пришли, а у меня больше нет сил тебя подпирать.

– Вы посмотрите на это, – сказала Гудрун, руки в боки, стоя в кухонных дверях. – Теперь этому юному болвану хватает наглости рвать для нее розы вашей жены.

Йозеф, зайдя за липовым отваром от бившейся в голове боли, нехотя шагнул глянуть из-за ее плеча. Она протыкала воздух перстом, указывая на Беньямина и Лили, – те сидели вместе на крохотной скамейке. Вид частично перекрывался кустом, посаженным под стеной конюшни, но Йозефу хватило и того, что он увидел: его прикосновение, ее улыбка, – чтобы сделать вывод об их близости. Он отвернулся, чашка резко звякнула о блюдце.

– Двое молодых людей, сведенные обстоятельствами. Чего тут еще ожидать.

Он залпом проглотил настойку, ошпарив горло, и тут же долил еще кипятка, выпил светло-зеленую жидкость, пока та не пропитала гортань и не остыла, будто так можно было прижечь рваную рану у него в груди.

– Ужинать стану один, у себя. Что-нибудь полегче, пожалуйста.

Йозеф пробрался в свое святилище и там заметался взад-вперед, массируя виски, почти плача от горечи. Отцовы глаза следили за ним, портрет излучал порицание, и Йозеф наконец накинулся на него, грозя кулаком.

– Твоя жена была не старше Лили, Vater [82], и если я – alter Wustling, кто тогда ты? Два старых распутника – похоже на семейную черту. Я вот женат, но ты знаешь, когда мы последний раз с Матильдой?..

Он плюхнулся в кресло, схватившись обеими руками за голову, и греза о дремучем лесе вновь пронеслась перед его закрытыми глазами, но теперь на мягких мхах с Лили возлежал Беньямин, его, Беньямина, мозолистые руки – на ее гладком белом теле…

Как ему избавиться от мальчишки? Яд? Нож? Нет, уволить без рекомендаций. Вышвырнуть его на улицу. Пусть умрет с голоду. Он… бромид калия. Вот ответ. Мощная доза этого анафродизиака быстро пресечет интерес Беньямина к Лили. Йозеф застонал. Прямая дорога к безумию: еще немного – и он кончит еще худшим состоянием, чем те несчастные, потерянные существа, которых он сдавал в лечебницу. Бывали дни, когда он просыпался уверенный, что Лили – плод его воображения, чудесная фантазия, порожденная одиночеством и отчаянием, и ему приходилось спешить вниз и убеждать свои чувства, видеть ее во плоти. Но как все могло докатиться до такого?

Он выпрямился, вцепившись в край стола и тем пытаясь взять себя в руки, но, вопреки любым усилиям, образ бледного тела Лили под темными деревьями никуда не исчез. И тут в сцену незаметно вписался еще один персонаж – и Йозеф охнул, представив наконец картину, которая все эти дни искушала его, но никак не вспоминалась. Изображение Лилит, относительно недавняя работа одного из этих пылких прерафаэлитов, англичанина, учившегося в Мюнхенской академии. Лилит, но с лицом Лили, босая и нагая, одинокая в лесу, счастливо обвитая родственным существом. Как же его звали, художника? Может, он что-то читал о нем в «Zeitschrift für bildende Kunst»48: журнал по изящным искусствам – вполне вероятно, что там. Взгляд Йозефа скользнул к шкафу – он хранил подшивку.

Коллиер – вот! Джон Коллиер49.

Лилит кисти Коллиера была невероятно красива – с роскошным телом и каскадом рыже-золотых волос. От ведьмы бурь, несущей болезни и смерть, в ее спокойном, умиротворенном лице не было и следа. А змей при ней был огромен. Йозеф вообразил, сколько всего мог бы вывести Зигмунд, глядя на удовлетворенную улыбку Лилит, на то, как она прижимает существо к своему телу, голова его покоится у нее на плече, как ласковая рука, верткий язык указует на ее высокую правую грудь, а гладкие витки опоясывают бедра, опутывают щиколотки… кроме одного лукавого кольца, что развело ей колени и скользит вверх вдоль задней поверхности бедра.

Йозеф тяжко сглотнул. Получив номер журнала, он долго изучал эту картину. Теперь же он задумался, не назвал ли он Лили, откликнувшись на эротическое ощущение, какое возникло в нем когда-то, а не в честь садового цветка, что символизировал воздержание и невинность… хотя на самом деле он означал тот сорт невинности, если Йозефу не изменяла память, который греки связывали с неведением о близкой опасности. Быть может, если б «Лили» было сокращением от «Лилит», винить в его нынешней растерянности нужно было б ее саму: ее демоническая тезка – воплощение похоти, из-за которой и достойнейшие мужчины сбивались с верного пути. Талмудический миф гласит: человеку да не спать одному в доме, ибо спящего в одиночку настигнет Лилит. В «Книге Зоар» говорилось, что Лилит бродит по ночам, искушая мужей человеческих и заставляя их осквернять себя, подобно Онану.

В этот миг Йозеф перехватил взгляд отца. Глубоко вздохнул, успокаивая себя.

Леопольд Бройер, образованный, прогрессивный еврейский книжник, обливал презрением подобные верования, указывая, что совсем не из талмудических легенд и не из мидрашей происходит большинство суеверий касательно демоницы Лилит, а из средневековой работы, известной как «Алфавит Беи-Сиры»50. Он считал книгу лживой, даже, возможно, антисемитской – бесстыдной компиляцией скабрезных народных баек с главным героем, рожденным в кровосмесительном союзе пророка Иеремии и его дочери; позор наивным еврейским мистикам средневековой Германии – за то, что подобный вздор стали принимать за правду. Сквозь годы донеслось эхо отцовского сардонического смеха. Йозеф успокоился. Позволил себе одарить кривой ухмылкой натужные часы, что столь восторженно отсчитали все дни его юности, и попытался сосредоточить мысли на чистоте белой лилии.

Сколько-то ему это удавалось, но потом явились другие подозрения и принялись подтачивать его благие намерения: о возможном сговоре Лили с Бертой – или с Фрейдом, или с другими коллегами, с кем охладели отношения, с политическими активистами или даже с Матильдой, – и Йозеф понимал, что ему для сохранения равновесия, не говоря уже о рассудке, со всем этим необходимо разобраться. Если Лили – актриса, подосланная к нему, чтобы опорочить или опозорить его…