Синдром пьяного сердца - Анатолий Приставкин Страница 46

И на вопрос: «Ну, тебе хорошо?» – я мог бы с чистой совестью ответить: «Спасибо. Мне хорошо».

Нам хватало впечатлений и без разных там стран. Плывешь себе, а тут по курсу натовские военные корабли, и все мы высыпаем на палубу, чтобы увидеть лицом к лицу своего, как нам внушали, потенциального врага.

Или в Стамбуле: стоим полдня у причала, пока казах (это было самое начало плавания) торгуется и пьет горькую. А делает он это не торопясь, потому что ждет от фирмы подарков… Так вот мы ждем и торчим на палубе, а на берегу дом высотой как раз с наш многоэтажный корабль. Оттуда, из окон, выглядывают ихние люди, турки, и смотрят на нас, а мы смотрим на них. Так и пялим друг на друга глаза, пока им первым не надоедает. А может, у них рабочий день закончился. Они закрывают окошки и идут по своим турецким семьям. А нас наконец-то выводят на берег, чтобы мы посмотрели Турцию.

А Турция – это захудалый ресторанчик, где полуголая девица очень виртуозно изображает танец живота. После чего нас возвращают на корабль и мы отплываем, считая, что достаточно ознакомились с одной из обозначенных в программе страной. Лишь кто-то произносит недоуменно, глядя на золотые, голубые и зеленые купола Стамбула: «И чего турки такие странные, что все танцуют танец живота? А что они еще умеют делать?»

Впрочем, как выясняется, трое с нашего теплохода сбежали от этого самого танца и попали в Святую Софию и сказали, вернувшись, что именно это надо было смотреть. А жирный казах и слыхом не слыхивал, что существует храм Святой Софии и танец живота вполне на его уровне.

Так отбившиеся от группы говорили после отплытия, и тотчас на них стукнули… Смельчаков выдернули наверх для разговора, но ничего не добились: не пойман – не вор… были они на танце живота или не были, а может, они просидели в туалете этой забегаловки, доказать уже невозможно. Вот если бы их искали, а их не оказалось вовремя на судне… И дело замяли, временно, пообещав разных неприятностей по возвращении. Но я сам слышал, как эти трое сказали вслух, не пугаясь стукачей, что плевать они хотели на такие угрозы… Вот если бы, побывав в Стамбуле один раз в жизни, они не увидели Святой Софии, это и правда было бы несчастьем…

А корабль плыл да плыл, а мы выплясывали под молодежный ансамбль, наяривающий с утра до вечера своих знаменитых «Маленьких утят»… Что нам Европа и все остальное… Лишь успевали прозвучать начальные ноты песенки, как первыми срывались с места наши отцы-командиры, успевшие уже поддать для пущего веселья. Они хищно устремлялись на полукруглую эстрадку, поближе к оркестру, подхватив своих пополневших, но довольно игривых на отдыхе дам.

За ними, пританцовывая на ходу, следовали комсомольские вожаки из Одессы, валютные проститутки, входившие тогда в силу, и наши доморощенные стукачи. Постепенно вживались, вплетались в танец чуть замедленные литовцы, вечно опаздывающие журналисты и наши вяловатые письменники, с трудом оторвавшиеся от рюмки. Хлопал крылышками директор центрального московского издательства, занимавший каюту из двух огромных комнат с большими даже не иллюминаторами, а окнами и личной баней.

Все, все бросались с головой в танец, и подпрыгивали, и приседали, и трогательно взмахивали руками, изображая крохотных утят.

А в общем-то все мы были задействованы в танце, охвачены единым безумием самопогружения в эту ирреальную пароходную жизнь. Так, возможно, мы побесились бы в детстве, но, право, могло ли оно быть в нашем бедном детстве, это диво дивное, чудо чудное, вышедшее из сказки о Коньке-горбунке в виде кита, на котором плавала такая российская деревня…

И все это посреди такой же нереальной, для северного глаза, ярко-фиолетовой, как химические чернила, средиземноморской воды.

Какая там к черту Европа, на кой хрен и кому она нужна, когда мы выдавали, с пристукиваньем об пол подметками, свои искрометные «па»? Это и была наша Европа, все, что нам от нее осталось…

Впрочем, нет. Неправда. Не только это. Но ЭТО прежде всего.

Было кое-что, что станет для нас рождественским сюжетом, немного грустным и немного смешным. Но не страшным уж точно, как и положено в любой байке под Новый год. А все описанное выше принимайте как некий абстрактный фон, как пейзаж из окна поезда – дальние колхозные деревеньки с домами под соломой и ободранными колоколенками, которые, тем не менее, со стороны кажутся вполне живописными, даже привлекательными, если к ним не приближаться слишком близко.

– Ну, тебе тут хорошо?

– Спасибо. Мне тут хорошо.

Я же поведаю историю, которую бы назвал так: «КАК ТОЛСТЫЕ ВСТРЕТИЛИСЬ С САНЧО ПАНСОЙ».

По каким-то неведомым нам инструкциям, в правильности которых я нисколько не сомневаюсь, следовало на судне провести учебную репетицию на случай непредвиденной аварии. Нам объяснили, что по трансляции объявят для нас «учебную тревогу» и не надо пугаться, теряться или паниковать, а надо лишь побыстрей спуститься в свою каюту, отыскать там спасательный жилет оранжевого цвета, со свистком в кармане, а потом лететь стремглав на палубу, где нас будет поджидать спасательный бот.

– А свисток зачем?

– Ну, чтобы свистнуть в него, если и впрямь окажешься в океане, говорят, помогает. Посвистишь на прощание, вспомнишь свою жизнь, которую так же вот просвистел…

Ну и понятно, что надо торопиться, на все дано пять минут до погружения в бот, которого на самом деле нет, потому что групп много, а ботов раз, два и обчелся. Кто успел, тот и занял.

Остальные, по-видимому, свистят им вслед… На прощание.

Весь день мы протомились, ожидая «тревогу», а прозвучала она как-то неожиданно, когда стали о ней забывать, уже к концу дня. Все сразу запаниковали, бросились бежать не в ту сторону, а некоторые вообще в буфет. Я пытался найти свой жилет в каюте, но его уже кто-то нашел до меня, а я схватил чей-то чужой и успел еще подумать, что так, наверное, и будет, когда станем тонуть не понарошку. Только бардак будет еще больше.

Я бежал сзади за другими писателями, которые трусили по палубе, и тут обнаружил (для этого надо быть обязательно последним), что на спине каждого крупно написано: «ЛЕВ ТОЛСТОЙ».

Это было фантастическое зрелище. Я даже замедлил бег и замер от восторга: не каждый день можно увидеть сразу три десятка писателей, в жилетах со свистком, и все они до одного были Львом Толстым. Какая находка для нашей нищей литературы!

А Львы Толстые добежали между тем до места, где по всем инструкциям нас ожидал спасательный бот. Но его, как я уже объяснил, не было, и мы, потоптавшись на месте, побрели обратно в каюты, а некоторые снова в буфет… Чтобы тяпнуть, значит, на радостях, что мы целы, а значит, и вся наша советская литература находится на плаву.

В нашей каюте жили четыре Толстых, все примерно одного возраста. Виктор – худощавый, смешливый, легкий на подъем, консультант иностранной комиссии по польской литературе. Еще один Толстой – башкир, известный поэт, чуть моложе остальных по возрасту, но по внутреннему ощущению почти старик, любитель поохать, пожаловаться на плохой сон, на здоровье, на погоду… Он возил в чемодане мешочек всяческих лекарств и специальную тетрадочку с описанием болезней и средств, которые в каждом случае необходимо принимать.