ПЗХФЧЩ! - Всеволод Бенигсен Страница 48

Ровно через год он без проблем поступил в университет на медицинский факультет и только тогда понял, насколько был прав. После вступления в силу «Нюрнбергского закона» и начала постепенного исхода евреев из Германии в связи с бойкотами медицина стала нуждаться в молодых и правильных с точки зрения расы работниках.

К евреям Прельвитц относился вполне доброжелательно, даже попытался спасти некоторых талантливых медиков, но долго плевать против ветра у него не хватило сил, и он попросту закрыл глаза на происходящее в стране. Хотя и Хрустальную ночь, и создание первых концлагерей считал первобытной дикостью.

А в конце тридцатых Детлеф Прельвитц сделал сына своим ассистентом. После чего Хельмут всерьез увлекся изучением мозга и даже добился на этом поприще некоторых успехов. К тому же, как выяснилось позже, кое-кто наверху внимательно следил за успехами молодого перспективного хирурга.

В то время как Прельвитц уже закончил университет, Вадим Сухоручко только-только окончил школу и теперь пытался поступить в медицинский институт. Уж очень он хотел стать врачом. Это был довольно наивный поступок, потому что, хотя Сталин и объявил, что сын за отца не отвечает, на деле это было не совсем так. Простоту этой формулы надо было доказывать постоянным участием в общественной жизни страны, что к переводе на практический язык означало: публично клеймить этого самого «отца» всякими нехорошими словами, активно разоблачать шпионов и врагов, выступать на всяких собраниях с казенными славословиями в адрес партии и мудрого вождя и вообще денно и нощно думать, а еще лучше, говорить о судьбе страны. У Вадима был приятель Денис, который отчаянно мечтал о партийной карьере, хотя семья его тоже была репрессирована. Но в отличие от Вадима, который отрекся от своих родителей без особого энтузиазма, этот ушлый тип заявил, что готов отречься от родителей, только не видит смысла, потому что именно он их и разоблачил, написав на них донос, а стало быть, отрекся уже одним этим фактом. Что же он будет два раза отрекаться? Или у товарища учителя есть сомнения в его словах?

Денис, конечно, нагло врал, но классный руководитель смутился — не проверять же этот факт! Да и как? Посылать, что ли, запрос в органы — а кто, мол, писал донос на родителей такого-то такого-то? С другой стороны, выходило, что парень не только не виноват в том, что у него такие родители, но еще и герой. Значит, его надо как-то чествовать и хвалить. Это было бы уже перебором, и смутившийся педагог скороговоркой объявил благодарность Денису и быстро закрыл классное собрание.

Но на этом Денис не остановился — понимал, что пятно в биографии хочешь не хочешь, а уже имеется. И одним враньем его не отмыть. И потому с головой бросился в общественную жизнь. Он стал активно выступать на собраниях, организовывать субботники, собирать макулатуру и металлолом, вступать во всевозможные добровольческие клубы от Осоавиахима до ДОСААФа. Выбился в отличники ГТО, получил значок «Ворошиловского стрелка», стал главным редактором школьной стенгазеты, организовал автоклуб и драмкружок, заработал пять оборонных значков ПВХО [3]. Вечерами трудился дружинником, а ночами строчил стихи во славу Сталина, где между строчками о гениальности вождя проклинал врагов народа и троцкистов. И так он поднаторел в этой общественной деятельности, что вскоре его начали ставить в пример остальным ученикам как достойного сына своей страны. И как знать, может, и выбился бы он в какие-нибудь партийные начальники, но судьба решила иначе. На показательных выступлениях отличников клуба ДОСААФ он так неудачно сиганул с парашютом, что попал под сильный порыв ветра и, не справившись с управлением, отлетел в сторону толпы. И все бы ничего, если бы в момент приземления Денис но пропорол своим пикирующим телом транспарант с изображением Сталина, причем как раз в том месте, где было лицо вождя. Его, конечно, тут же исключили из ДОСААФ, отобрали все привилегии и забыли былые заслуги. При этом припомнили репрессированных родителей (мол, яблоко от яблони) и едва не поперли из комсомола, но пожалели. В общем, можно сказать, легко отделался.

Вадим ни о какой партийной карьере не мечтал и общественной жизнью не увлекался. Так что ничего удивительного, что, когда начались вступительные экзамены, его как сына врага народа, несмотря на его отречение, даже не допустили к ним, дав таким образом понять, что сын таки отвечает за отца. Вадим подергался, подергался, но потом понял, что дело — швах, доктором ему не стать, и пошел работать на стройку.

Ничего хорошего из этого не вышло, потому что, едва он поступил в бригаду, выяснилось, что бригада взяла на себя какие-то обязательства по перевыполнению плана, и потому все должны были работать по двадцать часов в сутки до полного изнеможения. Дошло до того, что один сварщик, не выдержав этой гонки, в итоге заснул во время работы и сковырнулся с большой высоты на землю. В результате чего сломал шею и умер, не приходя в сознание. Можно даже сказать, легко отделался, потому что в соседней бригаде, с которой соревновалась бригада Вадима, в аналогичной ситуации монтажник сломал спину и остался инвалидом на всю жизнь.

Все это тогда считалось в порядке вещей: ну, упал, ну, умер — с кем не бывает. Жертвы воспринимались как естественная и чуть ли не обязательная составляющая работы. Время было такое героическое, жертвенное. А где жертвенность, там и жертвы. Очень даже логично. Тем более что и газеты это дело очень любили. У них вообще о рабочем человеке были своеобразные представления: мол, простого трудягу хлебом не корми — дай только с верхотуры сковырнуться или еще как-нибудь с жизнью распрощаться. А потом начиналась вакханалия заголовков: «Сгорел на работе», «Подвиг в мирные дни», «Герой труда отдал жизнь», «Погиб за общее дело» и так далее. Начальству, конечно, доставалось (все ж таки, смерть есть смерть), но скорее для проформы — все же прекрасно понимали, что умереть на рабочем месте — это мечта (а может, и долг) каждого советского гражданина. А за всеми советскими гражданами не углядишь. Ну а то, что перетрудился и уснул, это особо не афишировалось. В конце концов, никто никого не заставлял перерабатывать: великий почин — дело добровольное. Или, как тогда говорили, добровольно-принудительное.

Тут надо заметить, что бригада, в которую попал Вадим, была, как назло, в плане героизма и борьбы за светлое будущее особенно поднаторевшей. Упавший сварщик был у них уже шестым по счету героем за последние полгода. Можно сказать, что дело это у них было в некотором роде поставлено на поток. Неудивительно, что бригада имела кучу похвальных грамот и всяких там переходящих значков и знамен. Но и процент инвалидности рос как на дрожжах. В итоге Вадим, как ни старался уберечься, а перенапрягся и заработал грыжу. И стал импотентом. Правда, план бригада все-гаки перевыполнила, и Вадиму даже вручили почетную грамоту. Но ему было не до грамот — он по уши и трескался в молоденькую бухгалтершу из треста. Пока они ходили в кино и целовались, все было ничего. Но когда она узнала про его недуг, отношение ее как-то изменилось. Она заявила, что, конечно, почетная грамота — это ценно и вообще Вадим ей нравится, но семью создавать с таким физическим недостатком ей крайне затруднительно и нежелательно. Вадим с горя едва не запил, но тут появился знакомый, который предложил Вадиму поступить в зоотехникум. Ты, сказал он, все равно животных любишь, так что все лучше на зоотехника учиться, чем на стройке калечиться. Так Вадим стал грызть гранит зоотехнической науки. Но не догрыз, потому что грянула война. В общем, едва избежав героической смерти на стройке, понял, что Родина снова требует героической смерти, теперь на войне. Медкомиссия, в отличие от капризной бухгалтерши, сочла Вадима вполне годным, а над импотенцией даже посмеялась. Мол, народ советский, конечно, очень хочет фашистов отыметь, но не буквально же. Так что белого билета по инвалидности, извините, дать не можем. Так недоучившийся зоотехник Сухоручко отправился на войну.