ПЗХФЧЩ! - Всеволод Бенигсен Страница 49

Война с Россией застала самого молодого хирурга нацистской Германии Хельмута Прельвитца в его лаборатории в Берлине. К тому времени он уже обрел некоторую известность, и ему пророчили блестящее будущее. Отец отошел от дел по болезни, и клиника фактически перешла в руки сына.

К известию о том, что немецкие войска пересекли границу СССР, Хельмут отнесся равнодушно. Немцы давно и упорно с кем-то воевали, и это перманентное состояние войны стало таким же естественным, как восход солнца по утрам. Он скорее бы удивился, если бы вдруг по радио объявили, что Германия прекращает воевать и вообще хочет со всеми странами дружить и под ручку гулять.

Но буквально через неделю после начала военных действий на территории Советского Союза Прельвитца вызвали на самый что ни на есть верх, то есть прямо к Гитлеру. Это была большая честь, особенно, если учесть юный возраст Хельмута — по меркам научного мира, где всем заправляли седовласые и пожилые профессора, он считался почти мальчиком. Конечно, вызвали не одного его, а целую группу ученых, но с каждым из них Гитлер собирался побеседовать лично. Фюрер Хельмуту не понравился. Он, естественно, видел его много раз в киноновостях и на газетных фотографиях, но в жизни он показался ему совсем непрезентабельным — улыбался как-то неприятно, изъяснялся топорно, к тому же легко возбуждался, едва речь заходила о Германии. Однако советники фюрера дело свое знали, и потому с каждым из приглашенных ученых Гитлер говорил уверенно и со знанием дела. В какой-то момент очередь дошла и до Прельвитца, и адъютант фюрера подвел Хельмута к рейхсканцлеру.

— Насколько я знаю, — скромно начал Гитлер, после того как Хельмут представился, — вы, герр Прельвитц, работаете над изучением головного мозга.

Хельмут едва заметно кивнул головой, понимая, что говорить пока рано.

— И, как я понимаю, особое внимание вы уделяете проблеме промежуточного мозга.

Хельмут снова кивнул, хотя его и смутила формулировка — проблем у промежуточного мозга не было. Разве что у промежуточного мозга фюрера.

— А что бы вы сказали, если бы мы предложили вам заняться одной конкретной областью данной науки?

— Я бы спросил, о какой конкретной области идет речь? — выдавив улыбку, ответил Хельмут. При всем своем скептическом отношении к персоне Гитлера он понимал, что с ним говорит сам канцлер Германии. А власть, какая бы она ни была, немцы всегда уважали, и Хельмут не был исключением.

— Ну, если быть совсем точным, — продолжил Гитлер, — то речь идет о так называемом центре удовольствия, который, как считают некоторые, находится в гипоталамусе, одном из участков промежуточного мозга. Я правильно говорю?

— Безусловно, — сказал Хельмут, пока не понимая, куда гнет рейхсканцлер.

— И что же происходит, если попытаться, скажем, удалить этот центр?

— Я, конечно, не занимался этой проблематикой плотно, но, насколько я знаю, в результате хирургического изъятия «центра удовольствия» мозг лишается способности формировать эмоциональное поведение человека, в частности, например, радоваться. Там же, впрочем, находятся и другие нервные структуры, отвечающие за страдания или агрессию.

— Но что означает изъятие такого центра в реальности?

— В реальности человек, скорее всего, просто перестает получать информацию об удовольствии, а следовательно, и получать это самое удовольствие.

— Очень, очень любопытно, — судорожно закивал головой Гитлер. — Значит, теоретически возможно удаление центра страдания, чтобы человек не страдал, и удаление центра удовольствия, чтобы человек не радовался?

— Теоретически да, но пока эта область не слишком хорошо изучена. Вмешательство в такую тонкую материю чревато. Природа ничего не делает без нужды.

— Ach was! [4]— недовольно поморщился Гитлер, который воспринимал природу как надоедливого конкурента. — Мы вырезаем бесполезные гланды и аппендикс, и пока никто не жаловался. Разве нет?

Хельмут хотел возразить, но потом передумал — что зря воздух гонять?

— А что, если бы все немцы лишились центра страдания, — продолжил Гитлер, — а наши враги — центра удовольствия? Означало бы это, что мы сделали бы немцев счастливее, а наших врагов несчастнее?

«И надо ж было такому дураку Германию доверить», — мысленно чертыхнулся Хельмут, а вслух сказал:

— Теоретически да, но ведь страдания — тоже часть эмоциональных переживаний. Вы ведь, мой фюрер, переживаете за судьбу Германии?

«Scheisse! Что за идиотский вопрос я задал? — слегка испугался Хельмут. — Можно подумать, он мне сейчас скажет, что ему наплевать на Германию с высокой ратуши».

Но Гитлер не обиделся, а только принял серьезный и озабоченный вид.

— Переживаю. Как и любой истинный патриот.

— Конечно, — вздохнул с облегчением Хельмут. — А раз переживаете, значит, страдаете. Вы страдаете, если видите несправедливость. Страдаете, если видите, как страдает близкий вам человек. Или ваша страна. И эти страдания дают вам желание и силы что-то изменить. Можно ли сказать, что сейчас немцы переживают за свою страну и за вас, мой фюрер? Конечно. Но представьте на секунду, что они перестанут переживать. Разве это не будет первым шагом к равнодушию?

Гитлер очень не любил, когда с ним спорили, тем более когда давили логикой. Логику он вообще терпеть не мог, потому что знал, что массы плевать хотели на логику — им что-нибудь бессвязно-эмоциональное подавай. А кроме масс, его больше никто не интересовал в качестве собеседника. Но в данном случае этот выскочка-медик был прав и было бы глупо начать размахивать руками и брызгать слюной. Тем более что интеллигенция не любит, когда на нее кричат и брызгают слюной. Она сразу теряется и перестает соображать. А соображать есть ее прямое дело, иначе зачем она вообще нужна?

— Допустим, вы правы, — процедил сквозь зубы Гитлер, мысленно расстреляв Прельвитца. — Мы не будем удалять центр страдания у арийцев. А как насчет центра удовольствия у неарийцев?

Хельмут задумался: с врагами дело обстояло попроще. Им что ни удали, не жалко.

— Тема любопытная. Таких опытов, по крайней мере, никто не проводил.

— Sehen Sie! [5]— обрадовался Гитлер. — Значит, вы могли бы стать первопроходцем в этой области. Тем более, насколько я понимаю, это могло бы оказаться полезным и для арийцев.

— В каком смысле? — удивился Хельмут.

— Видите ли, я не вижу особого смысла в удовольствиях. Они отвлекают народ от борьбы и работы на благо Родине. Удовольствия могут быть эстетического характера, но народ таковые не очень жалует. Его удовольствия — это радость, полученная от кружки хорошего пива и смазливой бабы. Я эти удовольствия не понимаю и не одобряю. Это варварские желания, которые развращают, а не укрепляют дух народа. Мне бы хотелось, чтобы мотивацией истинного немецкого патриота была любовь к Родине и своему фюреру!