Русачки - Франсуа Каванна Страница 48

Попробовал я футбол, но скоро понял, что командные виды спорта не для меня. В плавании меня почти что заставили выйти на состязание, результаты были неплохие, но ничего не поделать, у них там командный дух, клановость, всегда все толкутся вместе, стадом на жратву, на танцульки, мне скучно, — бросил. Предпочитаю погрузиться в потайной уголок зелени, плыть два-три километра на полной скорости против течения, а потом обратно, по течению, длинными тихими гребками брасса, как змея, вокруг никого, одинехонек, между зеленой водой и синим небом… А в велоспорте меня сразу стала отталкивать вся эта обстановка народного празднества. Мои усилия должны делаться в одиночестве, только так я вкушаю наивысшее счастье. Я совершал подвиги, о которых никто никогда не узнает.

Никогда бы не думал, что я полюблю бокс. Нравилось боксировать без перчаток или бороться с Роже, — ну и задавали же мы друг другу перцу, — но перчатки, ринг, правила — все эти осложнения меня не привлекали. А потом еще, бокс считается спортом скотов и наслаждением для садистов. Впрочем, и правда: скоты и садисты имеются на трибунах. Но не на ринге.

Маленький Жан был артистом. И педагогом. Не подавая виду, экономя слова и силы, он прекрасно знал, как с нами надо обращаться, как нас вести, как обучать использовать наши козыри и даже дефекты. Была нас целая ватага: Жан-Жан и его брат Пьерин, Манфреди, по кличке Фредо, Шартон, Угрон, Сюре, Лаба… Маленький Жан возлагал большие надежды на Роже Паварини, моего закадычного друга, и на Мориса Абера, по прозвищу Бубуль, хозяйского сынка из бистро, что на улице Тьер. Оба они шли в тяжелых.

Бокс требует тренировки очень жесткой, строго регулярной, которая следует за тяжелыми сеансами качания мускулов, разминки и отработки дыхания. Такой аскетизм подходил мне. Запрещено курить — значит, бросаю, и навсегда. Через пятнадцать дней после моего появления в зале, когда я только думал, что мне предстоит готовиться еще в течение целых месяцев, прежде чем я познаю волнение первого боя, Маленький Жан объявил как ни в чем ни бывало, что я вхожу в состав завтрашней поездки в Версаль и буду выступать против среднего веса. Это называется «вывести на быка». Бесполезно было вопить, ребята мне объяснили, что он всегда так делает, и если уж «на быка выводит», значит, знает, что я способен с честью выдержать испытание.

Так вот. После бессонной ночи я уже стою в раздевалке пригородного дворца спорта, с руками, туго перевязанными пятью метрами бинта «вельпо» {86}, в майке марки «кораблик» {87} (любители не имеют права выступать с обнаженным торсом), на ягодицах — трусы Роже, на яйцах — раковина Роже (Роже всегда был экипирован с иголочки, старики оставляли ему целиком всю получку), на ногах — матерчатые опорки (у Роже сорок первый, а у меня сорок четвертый, поэтому я не мог надеть великолепные совсем новые боксерские ботинки Роже…). Паника зверская. Не от того, что разобьют мне ряшку, а что буду выглядеть идиотом. Наступает моя очередь. Пробираюсь через толпу. Под током, эти вампиры! Возбуждают тебя на ходу: «Защищайся, парнишка, я на тебя две сотых поставил». Бабы щекочут мне бицепсы, закатывают глаза. Хищницы. Ринг. Свет на тебя давит сверху, вертикально, пришпиливает к квадрату. Садишься. Глазеешь на парня, в углу напротив. Вид у него злой, сволочь! Бицепсы молотобойца. Жестокая мордашка шпаны. Это мое кино: ребята потом мне сказали, что у меня самого был вид зверского убийцы. Вот что такое мандраж! Маленький Жан щебечет мне что-то в ухо. Просовывает руку, чтобы проверить, на месте ли раковина. Влепляет мне в рот мастику для десен, которую тоже дал Роже (делается это по мерке, цена зверская!). Рефери подает знак. Поехали. Бормочет молитвы. Да, мсье, согласен, мсье, разойтись по углам. Гонг. Значит, уже…

Проверим стойку. Носки внутрь, — пружинно стоять на носках. Задняя нога полусогнута, вес на ней целиком. Голова защищена перчатками. Спина колесом, грудь вогнута, левое плечо — перед лицом. Ни одной трещины. Крепость. Чуть-чуть подпрыгиваю, не раздвигая рук. Верчусь вокруг него, чтобы проверить, как он работает ногами. Плохо работает. Стоит полностью на ступнях. Крутится вокруг себя шагами, а не прыжками. Делаю сразу прыжок вправо, значит, к его левой, — так я и думал, — щека настежь. Пробую слева, и сам не верю, быть не может, боксер ведь, бросаю короткий прямой, небось он его не примет, было бы слишком просто… Но он его принял! Прямо в морду, старик! В щеку, со стороны, он теряет равновесие, делает три шага, чтобы удержаться, как крабы. А я — как мудозвон. Надо было бы мне продолжить, удвоить с левой, а потом, шмяк, правой. Тебя бы на мое место! Запустил я свой первый удар — он так и причалил. Точно, как я задумал! Первый мой свинг! Зал ревет. Рев огромный, страшенный, как шторм в скалах.

Но тут он обиделся, — пошло труднее. Рванулся он на меня, — пришлось парировать, спрятаться за перчатки. Тогда этот гул шторма растет, растет, на этот раз против меня… Думал, что будет страшно. Но нет, вовсе нет. Я разозлился. Стал выкладываться. И видел, как удары доходят, медленно, медленно, у меня в десять раз больше времени, чтобы парировать и рассчитать, как я ему влеплю ответный, точно наметить место… Даже смотрел в глаза, не отрывал от них взгляда, я видел его мысли в тот самый момент, когда он их думал, я думал вместе с ним, до него… Какая чудо-игра!

Ничто так не утомляет, как молотить кулаками. Через минуту я задыхался, сердце мое так и хотело выпрыгнуть через зияющий рот, грудь жгло, руки отяжелели, я посылал свои удары замедленно… А этот проклятый гонг все никак не звонит!

Бой был тяжелым, и победу присудили мне. По очкам. Выдержал все три раунда. Некоторые зрители были не согласны, наверняка приятели того парня, он был ведь там в своей вотчине. Возмущенный таким подходом, я обращаюсь к трибунам: «Спускайтесь сюда, разберемся!» Скандал. Вопли. Судьи грозятся меня дисквалифицировать. Маленький Жан облаял меня потом в раздевалке. Оказывается, так не делают. Как скажешь.

Жан-Жан, Роже, Бубуль и другие выступали против своих мужиков, а потом мы вернулись домой, я весь довольный, — гора с плеч!

* * *

Холод был жуткий. Роже, которому больше нечего было делать, отправился вместе со мной за шампиньонами. И слава богу! Убийственная наледь полирует шоссе, на ногах не устоять, а надо еще удерживать эту проклятую телегу, которая скользит на железных своих ободах, — колесам крутиться не надо. Один из нас всегда на брюхе, если не оба. Ладно. В конце концов возводим телегу на самый верх плоскогорья Аврон. Нагружаем. А теперь — спуск штопором до Мальтап. Плачу за въезд. Ночь уже наступила совсем, а вместе с ней и туман, — хоть ложкой хлебай. Ног не видно. Длинный прямой спуск устремляется в небытие, размеченный грустными фонариками, затянутыми синим, очень красивая картина, типа подожди минутку, я сейчас выброшусь из окна. Придется осилить такое?

Сменяемся мы в оглоблях. Тащить невозможно, ноги разъезжаются, проскальзывают назад, под телегу. Тогда напарник начинает вращать колесо, вручную, спица за спицей. Продвигаемся постепенно, сантиметр за сантиметром. Фонарик, конечно, не захватили — рассчитывали вернуться до темноты. И конечно же — на тебе: когда была моя очередь вращать колесо, согнувшись в три погибели, с оттопыренным задом, туман превратился в автобус и въехал мне прямо в мякоть, подхватил за левое плечо, швырнул под колесо, я — плашмя, автобус остановился прямо перед тем, как по мне шаркнуть. Телега — вверх тормашками, все шампиньоны — в кювете. Шофер автобуса в замешательстве. Пассажиры набивают свои карманы. Я гребу на пузе, рот полон крови, подняться никак не могу, дышать тоже, — боль адская. С Роже все в порядке.