Гонзаго - Андрей Малыгин Страница 49

Кто-то анонимно позвонил в управление руководству. Не самому начальнику УВД генералу Самсонову, а почему-то его заместителю полковнику Ищенко. А это, признаться, было даже куда похуже, чем если бы звонили самому генералу, так как именно полковник Ищенко отвечал за внутреннюю безопасность и руководил работой этой ответственной службы, боровшейся за чистоту рядов работников УВД. А здесь-то вот чистить или вычищать как раз было что, а вернее сказать, кого. Работы было невпроворот. Служба ведь в любых государственных структурах — это приобщение к власти, это в разной степени возвышение над людьми, над теми, кому ты, собственно говоря, и призван служить. И как же это, сограждане милые, трудно воплотить, чтобы хоть в малой степени не использовать свое положение, то есть это самое возвышение над народом в свое личное благо. Поэтому Ищенко тут же начал искать подтверждения той самой информации, что получил от анонима. Ведь сами понимаете, шутка ли сказать — в одном из подразделений управления произошли такие кошмарные события, связанные с убийством человека сотрудником правоохранительных органов!!! А никто ничего об этом не знает и не ведает, и даже следов никаких нигде не осталось. Так ведь, откровенно говоря, не бывает. Любой опытный сотрудник из любого правоохранительного ведомства знает, что следы всегда остаются, как бы и кто бы их ни пытался самым тщательным образом убрать. Это только вначале кажется, что здесь не за что зацепиться, а вот если к этому вопросу вдумчиво подойти, если как следует поискать, то следы, поверьте, непременно найдутся. Вот и Ищенко Петр Сергеевич тоже начал скрупулезную работу по добыванию сведений, или хотя бы самых малых, самых малюсеньких следочков, чтобы естественным образом подтвердить, или опровергнуть полученную им информацию. И по-другому поступить уже было нельзя. Появился первичный носитель информации, от которого эти самые сведения, в неизвестно еще какие инстанции потекут, полетят и поскачут. Возможно, что самой известной дорогой — в средства массовой информации, к неуемным журналистам, о чем, кстати говоря, так непрозрачно и намекнули ему в телефонном разговоре, а может быть, в представительные органы власти, то есть к лучшим друзьям народа, к их избранникам, к депутатам.

Веремеев же через свой секретный источник узнал, что им заинтересовалась служба собственной безопасности и лично полковник Ищенко. А эти известия уже были плохими. Можно даже назвать их прескверными, совсем никуда негодными, хуже которых в их работе, пожалуй, совсем не бывает. Голова подполковника наполнилась тревожными ожиданиями и размышлениями, которые кусали его ежеминутно, как противные комары. Пару раз с большущими предосторожностями он повстречался с Равиковским, и они детально обсудили возникшую ситуацию. Он заметил, что и сам Михаил Наумович за это время переменился, стал каким-то другим. Во взгляде его читалась непривычная задумчивость и растерянность. А это в их щекотливой ситуации было ох, как нехорошо! Неуверенность и сомнения, основанные на страхе, это уже полбеды! Это, конечно же, теоретически рассуждать так хорошо, а вот как их на деле избежать, если даже в надоедливых снах поселились одни неприятности, от которых хочется съежиться, сжаться до размеров маленькой мышки и забиться в безопасное место, куда-нибудь в щель.

Вот и сегодня, к примеру, Веремееву приснилась просто какая-то дурацкая галиматья, будто бы он сидит напротив тройки НКВД во главе с самим Сталиным. Отец народов молча покуривает свою любимую трубку, а остальные члены тройки, Молотов и Ворошилов, громко разговаривают друг с другом, не замечая присутствия Веремеева. Наконец Сталин, прищурившись и вынув трубку изо рта, потрогал усы и обратился к подполковнику со знакомым грузинским акцентом: «Волей-неволей, а приходится признать вашу вредную роль и вредительскую деятельность против нашей страны и всего советского народа… Вы оказались перерожденцем, — ткнул он воздух указательным пальцем правой руки, — и проводником буржуазного образа жизни. Деньги, нажива, предательство, обман и разврат, а не забота о благе своих сограждан и процветании государства оказались главным в вашей враждебной деятельности. — Сталин сделал паузу, пыхнул пару раз трубкой и тихо, но твердо проговорил: — Кровью смоете свой позор в штрафбате!»

Потом помедлил, повернулся к остальным членам тройки — Молотову и Ворошилову и задумчиво их спросил: «А может быть, его, товарищи, все же расстрелять? Очень уж большие прегрешения у этого оборотня в погонах милиции! Зачем же нам с вами канитель понапрасну разводить, время и хлеб народный зря тратить? Нет человека, нет и проблемы. Конечно, наши враги будут на весь мир трубить и во все горло кричать о нарушенных правах народа, о нашей жестокости и бесчеловечности. Но мы же с вами не слабоумные и прекрасно понимаем, что это всего лишь словоблудие и показуха, а на самом деле это заведомый обман. И ничего хорошего они нам не желают и пожелать не могут кроме смуты, упадка и полного развала страны. Это их стратегические цели и планы. И этот оборотень в погонах представителя власти и проводника справедливости на самом деле тоже льет воду на их враждебные жернова. Так если же он своими действиями, своей антинародной деятельностью разрушает основы государства, как же его можно назвать, как не врагом народа? А, я вас спрашиваю? Ведь любое другое существительное, к примеру друг, товарищ или помощник народа, звучат в этом случае неприлично кощунственно».

Молотов и Ворошилов согласно кивали головами.

Веремееву захотелось тут же крикнуть: «Да вы что, с ума, что ли, сошли — расстрелять? Как же это так расстрелять? Да вы что, не знаете, что жизнь человека исключительна и бесценна! Это же как целая планета, целый мир в бесконечном космическом пространстве…» Но он лишь подумал, а вслух ничего не сказал. А Сталин вдруг ожег его взглядом и уверенно проговорил: «Жизнь человека бесценна для общества, если этот человек, как единая частица общества, приносит ему пользу. А если же он сознательно приносит обществу вред, плюет на правила и законы совместного проживания, думая исключительно лишь о своей выгоде, то он настоящий враг народа. Да, и это мы должны твердо уяснить, что это наш внутренний, более коварный и опасный враг, и жизнь его для соплеменников имеет лишь цену со знаком минус. То есть не имеет для общества никакой положительной цены. Вы же проходили в школе математику и должны такие простые вопросы понимать».

И тут вдруг заговорил Ворошилов:

«Скажите, подполковник, а вот безвинную старушку с ее любимцем-котом вы зачем задержали, а? А потом ее в вашем же заведении к тому же и расстреляли. Причем это совершил ваш близкий помощник, как его там… — он глянул в бумагу, лежавшую перед ним на столе, и, поймав глазами нужные слова, проговорил: — да, этот самый прихвостень, лейтенант Сатанюк, который и раньше неоднократно помогал вам в ваших грязных делишках! Чему же вы своих подчиненных учили и, как видите… научили? И куда, собственно говоря, подполковник, подевались драгоценности? Вернее, одна-единственная драгоценность — несравненная камея, которой уже больше двух тысяч лет от роду? А, вы случайно не знаете где она?»

Веремеев начал что-то мямлить про то, что и сам недоумевает, куда она могла подеваться, про то, что в коробке вместо нее он обнаружил каких-то противных то ли сороконожек, то ли мокриц. На что вся тройка дружно переглянулась и прямо по-детски расхохоталась. Особенно долго и заливисто смеялся Ворошилов.