Хозяйка книжной лавки на площади Трав  - Эрик де Кермель Страница 5

Для молодежи гораздо естественнее любить современных ей артистов, чем начинать с литературной археологии, чтобы пробудить в себе чувства.

Мое предложение, несомненно, немного радикально, но я убеждена, что образование в области искусства, основанное на педагогике желания, – лучшее средство, чтобы развить истинно свободное критическое мышление, независимое от эпох и мод.

Из-за этих навязанных в школьные годы дорожек многие взрослые потом долго сопротивляются желанию открыть классическую книгу ради удовольствия. И к большому сожалению, первыми жертвами этого сопротивления являются Бальзак, Стендаль и Гюго!

Так было и с Натаном. Лишь три года назад он согласился преодолеть предубеждение относительно классической литературы и прочел «Девяносто третий год» – последний роман, написанный Виктором Гюго, книгу о Великой Французской революции, где соединилось историческое повествование и художественный вымысел.

После этого Натан с головой нырнул в семитомник «В поисках утраченного времени» – общим счетом две тысячи четыреста страниц; многие считают эту книгу Аннапурной [1] литературы!

Целое лето с Прустом… Целое лето, когда я видела, как Натан смаковал меланхолические мысли автора, питался беседами со Сваном [2] и соглашался, по мере течения бесконечных фраз автора, делать паузы, чтобы дать словам влиться в себя.

Термин «роман-поток» иногда используют как отрицательную оценку. Но поток здесь означает реку, а большая река прежде всего – сумма ручейков, ручьев и речек, которые несут в себе десятки миллиардов органических и минеральных частиц и в конце концов вливаются в море.

«В поисках утраченного времени» обладает такими богатством, размером и глубиной, что воды приносят в его поток все самые личные человеческие мысли. Можно остановиться на одном слове этой книги, на одной ее фразе, как на острове посреди большой реки.

Время для чтения – не только время на то, чтобы переворачивать страницу за страницей. Это время для слов. Время для того, чтобы остановиться и жевать слова, как дикие травы, которые ты срываешь на прогулке и подносишь ко рту. Нужно согласиться отложить их в сторону, как отставляют тесто для блинов, давая ему взойти, а потом взять их снова.

Именно в возрасте Хлои я приобрела привычку иметь записную книжку и собирать в нее пенки с книг, то есть цитаты. Это немного похоже на гербарий, куда ботаник, идя по тропинкам, собирает то, что считает самым красивым, или то, чего еще никогда не встречал.

Читая, я всегда держу под рукой записную книжку, в которой живут вместе мои заметки и мысли, которые приходят мне на ум при чтении какого-нибудь слова, при знакомстве с персонажем или просто когда я заканчиваю читать книгу.

Несомненно, эти книжки – самое личное, что у меня есть. Однажды, когда Натан, не прячась, открыл одну из них, которую я оставила на столе, я закричала как, словно он совершил преступление.

С тех пор у меня, наверное, было около двадцати записных книжек. Каждая из них отличалась от другой, каждая была выбрана заботливо. Я помню первую цитату из первой книги: «Трава должна расти, а дети умирать». Виктор Гюго.

Эта фраза до сих пор звучит в моем уме – поэтичная и резкая, сближающая самый идиллический из образов – зеленый луг и самую жестокую драму, которая может произойти, – потерю ребенка.

Я расставила этот архив моего прошлого на маленькой полке. Этикетки на корешках указывают дату, когда я записала первые слова на страницах книги. Они больше, чем пенка, снятая с того, что я прочитала, они отражение странствий моей души. Как другие пересматривают фотографии в альбомах, так я иногда открываю эти книжки и поднимаю на поверхность моменты, лица, чувства, которые иногда освещают настоящее, чтобы дать ему перспективу. Они напоминают мне о том, через что я уже смогла пройти – к лучшему или к худшему…

Увидев, как Натан читает «В поисках утраченного времени», я вспомнила, что Пруст, опираясь на Гюго, написал: «Я говорю, что жестокий закон искусства велит живым существам умирать, и нам самим умереть, исчерпав все страдания, чтобы росла трава – не трава забвения, а трава вечной жизни, густая трава плодородных произведений, на которую придут весело завтракать поколения, не заботясь о тех, кто спит внизу».

Я люблю эту литературу, у которой лестница предшественников короткая. И люблю мысли, оставляющие следы, в которых рождаются новые отклики.

Все современные авторы читали Пруста и Виктора Гюго. Классические авторы стали основой нашей коллективной культуры, как речные осадки формируют дно. Но лестница продолжала удлиняться. Незачем заставлять Хлою, Элизу или Гийома взбираться по всей этой лестнице, чтобы они наконец добрались до текстов, доставляющих им более ощутимое удовольствие и родившихся под пером современных авторов.

Через несколько недель после появления у меня матери и дочери Хлоя открыла дверь книжной лавки.

Девушка была одна.

Я смотрела, как она бродит по магазину.

Она гуляла по лавке так, словно не искала ничего особенного: брала одну книгу, клала ее на место и брала другую, переходила от полки с детективами к полке философии и, наконец, задержалась перед стендом с книгами по региональной кулинарии.

– Вы ищете подарок?

– Нет, спасибо, я смотрю.

Такой ответ скорее можно услышать в магазине одежды, чем в книжной лавке.

– Если я могу вам помочь, говорите, не стесняйтесь!

Она еще долго рассматривала стеллажи, а потом попрощалась со мной и ушла из магазина.

Я снова увидела ее в конце следующего дня.

– Добрый вечер, мадам.

– Добрый вечер, мадемуазель.

– На самом деле я немного растерялась, увидев все эти книги. Когда вы сказали моей матери, что могли бы дать мне совет, я поняла, что, кроме ее выбора, может быть другой.

Мы в первый раз встретились с Хлоей взглядами. Она улыбалась мне так, словно извинялась, что не может одна найти свой путь.

– Знаете, мадемуазель…

– Меня зовут Хлоя.

– Хлоя, вы должны знать, что продавщица книг как раз обязана быть руководительницей своих клиентов. Не хотите ли вы мне сказать, какого рода книгу ищете?

– Совершенно не знаю какую. Не могли бы вы выбрать одну из книг для меня?

В этот момент я почувствовала, что беру на себя большую ответственность. Я знала, что до сих пор читала Хлоя, и помнила убийственную фразу ее матери. Должна ли я оставаться на этой линии или сопровождать Хлою, которая решила освободиться от материнского влияния? Я не хотела обмануть доверие девушки и стала искать в памяти книгу, которая могла бы стать знаковой для меня в юности. Книгу для девушки и без выхода за границы приличий: я совершенно не желала напрасно шокировать Хлою.