Акимуды - Виктор Ерофеев Страница 53

– Он бредит, – ужаснулась Зяблик.

– Молчи! – шепнул я.

– Или взять Бабу-ягу со змеиным хвостом… У нее грязь под ногтями, выкрашенными в красный цвет. Она легка, как пушинка, – питается душами умерших. А я прошу, – голос Посла приобрел болезненную силу, – выпустить мертвецов, пожирающих живых!

– Милый! – вскричала Зяблик.

– Да, – сказал Посол. – Мы грубы, злы, жестоки. Наши решения объясняются нашими капризами, пьянством, распущенностью. Человек создан для того, чтобы трудиться на нас. Вот и всё.

– А как же любовь? – не поняла Зяблик.

Он внимательно посмотрел на нее:

– У тебя есть булавка?

– Есть в сумке.

– Достань.

Зяблик стала копаться дрожащими пальцами в сумке.

– У женщин в сумке никогда ничего не найти, – заявил Посол.

– Сейчас найду, – пообещала Зяблик.

– А вот шумеры, они знали, эти древние шумеры, что такое Акимуды. Они называли наш остров по-своему:

Тильмун.

– Шумеры? – переспросил я.

– Тильмун, – через силу повторил Посол.

– Я нашла! – закричала Зяблик.

– Что ты нашла?

– Булавку!

– Хорошо, – очень слабым голосом откликнулся Посол. – Сделай для меня доброе дело. Проткни ей свой язык.

– Зачем? – Зяблик в панике посмотрела на него.

– Надо.

Зяблик замерла.

– Это так просто, – сказал Посол. – Неужели ты этого не можешь для меня сделать?

– Ты всегда что-то такое придумаешь…

– Всегда, никогда – типично женские выражения, – затосковал Посол.

Зяблик высунула язык. Он у нее оказался красным, совсем не обложенным. Здоровый девичий язык. Она посмотрела на меня.

– Ну, давай! – попросил я ее.

Она проткнула язык булавкой. Глаза Зяблика побелели от боли. Яркая кровь хлынула ей на подбородок. Капли крови закапали на пол, на гостиничный паркет.

Посол откинулся на спинку дивана и зарычал.

079.0

<ДВА КРАНА>

Это – ванна с двумя кранами. Из одного течет божественная вода, из другого – человеческая. Они перемешиваются, порождая странные картины. Некоторые думают, что вода течет только из одного крана – человеческого; более того, второго крана вообще не существует. Другие, напротив, считают, что вся вода, собранная в ванне, божественного происхождения, что это – святая вода, и в нее свято верят, поклоняются ей. Совершают в ней разные омовения.

Слово помогает человеку. Но оно превращается в рельсы, по которым он катит, громыхая и искря, как трамвай.

Слово подрывает его безграничность.

Взаимодействие между первым и вторым краном порождает духовный мир.

Миф обтекает тебя и стремится дальше. Его нельзя сфотографировать. В отличие от старых скелетов прошлых мифов.

Божественный кран стал работать хуже, чем раньше. Засорился. Он был узурпирован человеком, который не прочел до конца мысли о божественном самоограничении и самовозвеличился. Миф продолжился, но получил комические формы выражения. Одной из них стала современная жизнь.

Власти взяли на себя командование божественным краном. Миф – угроза для всякого правителя, который строит свою власть по закону узурпации божественного проекта. Миф его неизбежно разоблачает. Но миф с ним непостижимым образом и считается. Ошибка правления – часть человеческого переживания.

Архаическое сознание полезно для создания мифа, и здесь, в России, мы его имеем почти в неограниченном количестве, что-то вроде газа и нефти. К тому же, архаический миф – воинственный, он, как и газ, легко воспламеняется.

С ужасом для себя я готов защищать некоторые аспекты архаического мифа, потому что модернистский миф мне кажется дешевой и ненадежной фантазией. Я признаю, что архаический миф, несмотря на свои издержки, остается изобретательным, основывается на мощной традиции и на «святой воде». Меня притягивают его «мракобесные» возможности, не в политической сфере, где он отвратителен, а по части проникновения в иные миры, в построении монашеских схем жизни. Конечно, такие люди (их всегда достаточно), как мой друг академик Лядов, поставят вопрос о том, что божественный кран – продукт нашей психики, и, признав, возможно, полезность двух реальностей человека, они найдут человеку единый корень. Просто из соображений добросовестности об этом нельзя забывать. Однако, опрокинув вовнутрь человека его двойственную природу, следует заметить, что это также является формой веры, а не конечного знания. Если взять Николая Ивановича Акимуда, то в каком бы состоянии, пусть даже газообразном, он ни пребывал, ясно, что речь идет о трансформации архаического мышления, которое подтачивается реальным движением человеческого мира или же оказывается продолжением потока самого мифа из двух источников и нахождения духовного эквивалента для их будущего соединения…

Так я рассуждал о скрытой причине московской миссии Акимуда (не переставая поражаться тому, что он подчас играет роль, как раньше говорили, прощелыги, граничащую с хлестаковщиной).

080.0

<ПОПЫТКА РЕВНОСТИ>

Зяблика рядом не было. Я встал и пошел на звуки воды, не одеваясь. Зяблик стояла под душем.

– Ну что, Дориан Грей, – сказала она, высовываясь из-за прозрачной занавески. – Отчего ты не отдал своему портрету живот? Без живота ты был бы вполне ничего!

– Спасибо! – сказал я. – Если бы ты не была сукой, ты бы тоже была ничего!

Зяблик заржала:

– Кажется, у меня есть шанс стать твоей последней любовью.

– Серьезно?

– Я скоро выйду на пенсию в качестве светской бляди. Я рожу от тебя ребенка. Мальчика! Я обещаю тебе быть хорошей вдовой.

– Заманчивое предложение.

– Дай полотенце!

Она вытиралась, глядя на меня.

– Я пообедаю с Послом, выведаю из него тайны и вернусь к тебе.

Затея ее обеда с Послом мне вдруг показалась малосимпатичной. Акимуды представились мне дурацкой шуткой.

– Не ходи к Послу, – сказал я. – Не ввязывайся в эту историю.

– Ревнуешь? Это хорошо.

Она стояла передо мной, насмешливая, руки в боки.

– Если ты хочешь стать моей музой, на фига тебе Акимуды?

– Трус! – заявила Зяблик.

081.0

Она не пришла ни в пять, ни в шесть, ни в десять вечера. Я начал звонить ей на мобильный после шести – вне зоны действия… Я звонил ей бесчисленное количество раз. После семи я услышал гудки, но она сбросила вызов. Я собрался ей написать разгневанную эсэмэску, но спохватился и пошел надевать ботинки. Тут оказалось, что дверь заперта – мне не выйти. На секунду это меня порадовало – наша встреча становилась неминуемой, но я не знал, чем себя занять – я не мог ни читать, ни слушать музыку. Мне не хотелось никому другому звонить. Я запретил себе думать о прошедшей ночи. Я понял, что я влюбился в эту дуру безобразнейшим образом. Вот тут она мне и позвонила.