Арабская жена - Таня Валько Страница 54

— Это сын тетки Мины, которого я усыновила, когда была на дипмиссии. Я состоятельнее, чем тетя, и больше могу ему дать.

— Ладно, ладно, это официальная версия, для прессы… а как насчет правды? — На этот раз я, не в силах подавить любопытство, бесстыдно давлю на нее.

— А это уже совсем другая история. Быть может, я расскажу ее тебе… как-нибудь в другой раз. Когда ты завоюешь мое доверие.

— Значит, ты мне не доверяешь?! — прихожу в недоумение я. — А я-то думала, мы подруги! — Я вздыхаю, чувствуя себя разочарованной.

— Дружба приходит и уходит, а мы с тобой связаны семейными узами, это уже навсегда. Однако доверие завоевывается не за один день. Не сердись, Дот, ты мне очень нравишься, но жизнь научила меня быть осторожной. Я уже не раз пострадала за свою беспечность; в здешних условиях мне приходится весьма тщательно следить за тем, что и кому я говорю… Да и разве мало секретов я сегодня тебе уже рассказала? Для одного дня, по-моему, вполне достаточно. Ты согласна?

Она тоже встает и обнимает меня за талию. Мы бредем вдоль линии моря, словно влюбленная пара; ноги наши в воде.

— Мы говорили о Самире. Возможно, Ахмед сумел бы чего-то добиться. Впрочем, я не уверена.

Малике не хочется возвращаться к остальным, и она тащит меня прогуляться. Похоже, она не прочь еще поболтать со мной. А я и рада: обычно-то мне и словом перемолвиться не с кем!

— Ахмед не разговаривает с отцом. — Я намекаю на наши деньги, которые мужнина семейка дружно разбазарила. Интересно, участвовала ли в этом сама Малика, моя недоверчивая подруга?

— Да, я слышала. Растрата сбережений Ахмеда — самое отвратительное из всего. — Она умолкает, и какое-то время мы идем в тишине, слушая лишь успокаивающий шум моря, который проясняет мысли. — Что касается меня, я одолжила только две тысячи — на отпуск в прошлом году. Не могла я больше находиться со своей чудесной семейкой. Понимаешь, я боялась, что если не уеду, то зарежу их всех, причем тупым ножом.

От ее слов у меня кровь стынет в жилах.

— А что тогда случилось?

— Как раз тогда отец устроил себе новый свадебный пир, — вздыхает она. — Больше я говорить не хочу, да и тебе будет противно слушать, поверь.

— Ладно, оставь, не мое это дело.

— В общем, две штуки я взяла, но уже сказала Ахмеду, что отдам ему в конце года, с тринадцатой зарплаты. Непременно и без всяких споров. Хотя он говорит, что кто-кто, а я могла бы и не отдавать ему долг. Это ведь я, в конце концов, получила землю под ферму от государства, не так ли?

— Конечно, он прав. Забудь об этих двух тысячах! Там же речь шла о гораздо большей сумме, правда?

— Вот-вот, — соглашается Малика. — Хадиджа купила своему нахальному старшему отпрыску машину. — Она неодобрительно морщится. — Бедняжке кажется, что за это он ее будет сильнее любить. Тем не менее, когда она болела, он даже отказался подбросить ее к врачу. Гнида!

— Ахмед говорит, что лучше бы сам дал ей эти деньги.

— Ну что ж, пусть говорит, назад их он все равно не получит, это уж точно. Но я бы не давала денег для такого поганца! Он же собственную мать — не в глаза, разумеется, — называет шлюхой. Уж в чем, а в распутстве ее не упрекнешь. Это все муженек ее, чтобы себя оправдать, пытался обвинить Хадиджу в супружеской измене. Но все равно никто ему не поверил и не поверит, приведи он в суд хоть сотню лжесвидетелей!

— Из этого всего следует, что девяносто процентов сбережений Ахмеда забрал папаша, который, судя по всему, не отдаст их, — подытоживаю я, беспомощно разводя руками. — Похоже, какой-то нелицеприятный разговор между ними уже был.

— Да, был скандал, я сама слышала.

— Значит, о Самире с отцом говорить никто не собирается? — огорчаюсь я.

— Будет лучше, если Ахмед не станет брать на себя роль посредника. Отец просто из упрямства может ему отказать. Наш папочка стал в позу обиженного и оскорбленного! Не бесстыдство ли это? — задает она риторический вопрос. — Он практически ограбил собственного сына, а теперь еще гневается, когда сын деликатно просит вернуть деньги.

— Так какой выход ты для нее видишь? — возвращаюсь я к сути дела.

Внезапно Малика разворачивается и направляется в сторону нашей компании.

— Ну и проголодалась я, даже в животе бурчит. Я ничего еще не ела сегодня. — Мой вопрос она полностью игнорирует.

— Я тоже, — принимаю ее игру я. — Вкусно пахнет!

И мы пускаемся бежать, заметив, что остальные уже наполнили свои тарелки.

После еды, обильной и жирной, все растягиваются на подстилках, чтобы немного вздремнуть. Даже дети притихли: вместо скаканья, беготни и криков они занялись выкапыванием ямок в песке, строительством крепостей и замков и сооружением ловушек для проезжающих у самой кромки моря машин.

У меня тоже глаза слипаются, но я, лежа на животе рядом с посапывающим Ахмедом и нашей красавицей Марысей, которая уже спит, словно ангелок, исподтишка наблюдаю за всей семьей. Отец. Зачем он по выходным раздражает всех своим присутствием? Хочет непрестанно держать руку на пульсе? Контролировать и управлять? Сейчас он играет в кости со своими «новыми» детьми — малышами дошкольного возраста. Наверняка его, немолодого уже человека, клонит в сон, но он хочет казаться бодрым и крепким и громко смеется, мешая спать другим. Его взрослые дети не разговаривают с ним, стараются не обращать на него внимания.

Мать ведет себя так, чтобы быть незаметной: ничего не говорит, не шутит, держится на расстоянии. Она постоянно где-то с краю, не в центре событий. Занята она в основном детьми Мириам — ровесниками «новых» детей отца. Сейчас как раз ее внуки плещутся у берега и выуживают из воды какие-то сокровища… Мать до сих пор красива — типичная арабка с классическими чертами лица: крупный орлиный нос, большие черные глаза с завесой длинных ресниц, высокий лоб и густые, по-прежнему черные волосы, не слишком тщательно покрытые изящным шелковым платком. И черты, и осанка, и жесты — все выдает в ней врожденную гордость. Дети Мириам дурачатся, визжат и смеются во все горло; вот уже и Марыся, разбуженная их криками, подкидывается и бежит к ним, чтобы присоединиться к игре.

Мириам приехала с мужем — что-то в последнее время он все чаще стал наведываться в город из своей пустыни. Не знаю, спасет ли это их брак: враждебность, которую они испытывают друг к другу, видна невооруженным глазом. Они сидят на расстоянии вытянутой руки, но оба наполовину отвернулись. Не смотрят друг на друга, ничего не говорят. Оба напряжены; кажется, что достаточно одной искры — и бомба взорвется.

Хадиджа с раскрасневшимся лицом бегает между своими сыновьями, от одного к другому, а те откровенно скучают. Как они выдержат здесь до завтра?

Эмансипированная Малика разлеглась не на земле, а на собственном шезлонге под солнечным зонтиком и читает иностранную прессу. Молодой и, несмотря на болезненную худобу, красивый мужчина, расположившийся рядом с ней в другом шезлонге, — наверняка ее загадочный сын. Я видела его много раз, но понятия не имела, кто это. А ведь он очень похож на Малику. Невозможно, чтобы это был не ее родной сын.