Бескрылые птицы - Луи де Берньер Страница 55

— Сегодня красивая луна, ханым, — сказал Рустэм-бей. — Все видно, как днем.

— И как прошлой ночью, — ответила Лейла.

— Ты тоже очень красива, — замешкавшись, неуклюже польстил ага.

Лейла взяла его руку и, положив себе на сердце, поцеловала, а потом прикоснулась ею ко лбу.

— Красота моя, если есть у меня красота… вся для тебя, — сказала она и потянула его за рукав. — Пойдем, я хочу тебе кое-что показать.

Рустэм подчинился. У двери во внутренний дворик Лейла попросила:

— Закрой глаза.

Они сделали еще несколько шагов, и она сказала:

— Теперь открывай.

Рустэм-бей узрел нечто столь изумительное, столь невиданное, что лишился дара речи. Он схватился за голову и рассмеялся от восторга. Наконец он спросил:

— Я в раю? Как тебе это удалось?

Двор мерцал живым морем золотистых огоньков. Каждый двигался сам по себе. Одни огоньки на мгновенье замирали, другие плыли, медленно петляя меж лимонных деревьев и кадок с геранью, душицей, мятой и розами. Казалось, кто-то похитил с небес звезды и запустил в квадратик подлунного мира. Лейла радостно смеялась, видя изумление Рустэм-бея.

— Это для тебя! — воскликнула она. — Я сделала это для тебя!

Рустэм-бей нагнулся рассмотреть огоньки и вскрикнул: горели свечи, и каждая была приторочена к спинке живого существа.

— Невероятно! Где ты раздобыла столько черепах?

— Это ребятишки. Я послала их за черепахами.

— Невероятно! — повторил Рустэм-бей. — В жизни не видел ничего красивее. Это для меня?

— Да, мой лев.

— «Мой лев». Раньше ты меня так не называла.

— Называла, — тихо проговорила Лейла. — Но так, что ты не слышал.

— Может, и слышал.

Они смотрели друг другу в глаза, чувствуя, что их обоих уносит в неведомые дали.

— Поешь, — сказала наконец Лейла. — Я приготовила пир.

Перед кухней Рустэм-бей увидел низкий столик, украшенный крохотными светильниками и уставленный тарелочками с закусками.

Лейла положила руку ему на плечо:

— Садись.

Опустившись рядом на колени, она отламывала кусочки хлеба, обмакивала их поочередно в хумус, простоквашу, чечевичную пасту, баклажанное пюре и отправляла в рот Рустэму, словно ребенку или больному, приговаривая:

— Ешь, мой лев, ешь.

Рустэм-бей прикрыл глаза, отдаваясь вкусу.

— Как много чеснока, — то и дело повторял он. — Я никогда не ел столько чеснока.

Дрозды и соловьи начали свои арии, вдали безутешная мать оплакивала убиенных сыновей. Пронзительно вскрикнула сова, следом ухнула другая. Чуть щербатая луна походила на лебедя, плывущего по темному озеру. Бесчисленные огоньки неспешно бродили по дворику, все казалось нереальным.

Лейла скармливала своему господину кусочки барашка, припевая:

— Ешь, мой лев, ешь.

Чесночный дух наполнял голову и пьянил Рустэма. В промежутках между угощениями Лейла подавала бокалы воды с лимонным соком, чтобы ага прополоскал рот. Затем подносила стаканы с верблюжьим молоком, сдобренным медом и специями, и следила, чтобы все выпивалось до дна.

— Какой странный, удивительный вкус! — сказал Рустэм-бей.

Памук сидела поблизости, терпеливо дожидаясь, когда ей сбросят объедки.

Слуга принес небольшое глиняное блюдо и поднял крышку. Пар рассеялся, и Рустэм-бей воскликнул:

— Целая головка чеснока!

— Запеченная с шелухой в оливковом масле. — Лейла отломила зубок и выдавила сладкую мякоть из хрустящей золотистой кожицы на ломтик хлеба. — Ешь.

Отведав, Рустэм-бей покачал головой:

— Поразительно! У меня в жизни не было такого пира, даже на свадьбе!

— Ешь, — говорила Лейла. — Сластей не будет, вкус не перебьется. У нас только это. Ешь.

Когда Рустэм-бей, перепробовав все блюда, насытился, Лейла скрылась в кухне. Поставив маленький медный джезвэ на угли, она дождалась волшебного момента, когда поднявшаяся кофейная пенка вот-вот побежит через край, и сняла кофе с жаровни. Дала гуще осесть, снова поставила турку на угли и снова дождалась, когда поднимется пенка, и лишь после этого, осторожно налив кофе в чашечку, подала напиток Рустэм-бею. Слуга принес кальян и щипцы с угольком. Потягивая кофе, Рустэм вдыхал прохладный пьянящий дым с незнакомым насыщенным вкусом и будто плыл по волнам. Слуга поставил медный горшок с горячими угольками. Лейла достала из полотняного мешочка горсть чесночной шелухи и высыпала в горшок.

— Понюхай, — предложила она.

Рустэм-бей наклонился и уловил сильное, но тонкое и нежное благоухание. Он посмотрел на звезды и луну, на блуждающие огоньки свечей, потом взглянул на Лейлу, не спускавшую с него глаз.

— Все дни, что мне еще отпущены, — сказал Рустэм-бей, — я буду помнить эту ночь, пир, чудесные огоньки и твою несравненную красоту, ханым. Что может быть лучше? Остается только умереть.

— Я спою тебе. — Лейла хлопнула в ладоши, и слуга вынес лютню. Усевшись по-турецки на подушках, девушка подстроила инструмент и стала перебирать струны длинным медиатором, вырезанным из вишни. Из быстрых переборов, пауз и пассажей собралась чуть грустная мелодия, и Лейла запела, не сводя с Рустэма взгляда, словно гипнотизируя:

Мой лев, была ночь, и я поцеловала тебя.

Кто это видел?

Видели ночные звезды, и видела луна.

Луна поведала морю,

Море — веслу.

Весло — моряку.

Ты поцеловал меня,

И на твоих губах осталась моя помада.

Кто это видел?

Увидел орел и полетел

Искать столь красный цвет.

Он отыскал его

На губах принцессы.

Зажжем фонарь

И пойдем на берег.

Там волны высоки

И унесут нас в море.

Что из того?

Мы обернемся лодками,

И руки наши станут веслами.

— Спой что-нибудь печальное, — попросил Рустэм-бей. — Так много счастья в одну ночь, еще кто-нибудь сглазит.

Лейла провела по струнам, настроилась и запела низким от скорби голосом:

Когда подступит смерть,

Хочу лишь

Умереть я там,

Где родилась.

Жизнь тягостна,

Но нескончаема.

Лейла вдруг оборвала песню. Рустэм-бей взглянул на нее, она в ответ улыбнулась, но он спросил:

— Ты плачешь? У тебя на глазах слезы.

— Не могу сдержаться, это грустная песня. — Лейла отерла глаза рукавом. — Мне никогда не увидеть родины.