Синдром пьяного сердца - Анатолий Приставкин Страница 56

Первая машина, литфондовская, появилась через час двадцать, и только тут мы с директором покинули помещение. В коридоре, сбиваясь кучками, стояли люди, разговаривали, понизив голос.

Приехала еще одна машина, наконец-то реанимационная, рослые ребята в белых халатах и с мудреными приборами в руках. Только эти приборы уже не были нужны.

А в неубранном после ремонта казенном коридоре суда, у самых дверей в зал, где еще впустую суетились врачи, стояла названая дочка Алеся, Анечка Ковалева, и, уткнувшись лицом в грязную штукатурку, плакала. Безутешно. Как плачут дети.

Я наполнил золотой колпачок до краев, так что кончики пальцев омочил в коньяке: «Алесь… Не уходи!»

Услышал, как мимо прошаркал человек. Скорей всего, сторож или истопник забирал дрова. Когда он приблизился, смог расслышать и тяжелое дыхание, в проеме между досками были видны руки, а потом грудь, шея, подбородок, нос… И вот уже глаза.

– Ну слава богу, – сказал я, но почему-то не почувствовал облегчения. – Ты что же, приятель, по ночам печку топишь?

Но приятель посмотрел сквозь меня и ничего не ответил. В его руках сухо загремели полешки.

– Оглох, что ли? – глядя в темные зрачки, рявкнул я.

Он не отвечал.

– Слы-ышь! – прокричал я. – Слышь!

Человек между тем разгреб дрова и вынул из-под них бутылочку.

Придерживая в руках дрова, он зубами со скрипом выдернул пробку, сладко приложился, и стало слышно, как булькает, перетекая в рот, в желудок, в счастливую требуху, жаркое содержимое.

Я смотрел. Словно в свое отражение. В такую минуту не голосят. А когда он отложил свое пойло и вздохнул облегченно, я крикнул изо всех сил:

– Ну легче, гад? Теперь тащи ключ и выпускай! А то я не знаю что сделаю…

Никакой реакции, кроме некоторого раздумья, не возникло на его лице. Поколебавшись, он глотнул еще и, запрятав заветную бутылочку в дрова, стал медленно укладывать поленницу обратно. Я лишь увидел, как скрывается его нос, подбородок, шея, грудь и напоследок крупные в узлах пальцы со следами грязи под ногтями.

– Ты что делаешь? Ты что делаешь, гад! – взревел я на весь подвал. – Не видишь, что я здесь!

Мой крик оборвался, и в наступившей тишине стали слышны удалявшиеся шаги, вскоре и они смолкли. Лишь какое-то из полешек, плохо положенных, звякнуло, будто поставило на наших отношениях точку.

– Не дрейфь, – сказал Слав, кладя мне на плечо горячую руку. – Выпьем, выпьем пока тут…

За столом подхватили:

– На том свете не дадут!

Господи, как славно, что все они пришли ко мне, когда мне худо… И Слав, и Емил…

А первое мое знакомство с Емилом произошло в Москве, куда они со Славом Македонским заглянули по дороге из Сибири на родину.

В поисках экзотики их отчего-то занесло на Байкал, в Бурятию, где повезли их на санях по тайге, и Емил вывалился из саней и протрезвел, но не настолько, чтобы испугаться. В общем, ему показалось, что из чащи на него идет медведь…

Он из России написал об этом своему другу-болгарину в далекую деревню в горах, который хранил драгоценную открытку и показал мне, когда я приехал в Болгарию: вот, мол, каков наш Емил, в тайге не испугался дикого зверя!

– А сколько ты выпил? – спросил я Емила.

– Не знаю, – отвечал он смущенно. – Но медведь, кажется, был…

Я нацедил, в смысле накапал в золотой колпачок пития и, подняв глаза к потолку, произнес:

– За тебя, Емил! И за здоровье того медведя, который тебе встретился… Хороший был человек.

Зашумели, загалдели в застолье гости. В белой рубашке, главный в застолье Гринер, а рядом Каплер! Мягкая, доверчивая улыбка, но, кажется, предназначена не мне… А женщине…

Третий день по городу мело, насыпая сугробы до окошек второго этажа. Улицы, с расчищенной серединкой, похожи на больничные коридоры, по ним с грохотом, со свистом, как курьерский поезд, проносился ветер, протыкая город насквозь. Ветер налетал из тундры, и особенно доставалось окраинным домам. Но самые изобретательные из мальчишек придумали игру: они выскакивали из-за дома и их с силой несло по гладкой дороге…

Я смотрел на их забавы и думал о своих оставленных в Москве детях и еще о том, что сегодня снова не улечу домой.

– Закон пурги… Знаешь? Если больше дня, затянется на три… А если больше трех, то до пяти или семи… – объяснил чуть ли не виновато Гринер.

– Может и месяц мести? – неудачно пошутил я.

– Конечно может, – отвечал он серьезно и предложил: – Езжал бы ты лучше поездом. Пару суток отмучаешься, зато уже точно будешь дома.

Не дожидаясь моего согласия, набрал номер кассы и заказал билет по брони дирекции комбината в мягкий вагон. А поскольку поезд уходил вечером, позвал прогуляться до оранжереи. Там монстера, говорят, расцвела…

– Какая еще монстера? – буркнул я. Настроение было скверным, и никакой монстеры видеть я не желал.

– Но к ней все ходят смотреть, – сказал Гринер. – Да и что нам до вечера делать? Пить?

Я даже вздрогнул. Пить я не то что не хотел, а уже не мог. Тут, на Севере, пьют, как и везде: часто, зато много. Водке предпочитают неразбавленный спирт. На бутылках так и значится: «Спирт пищевой, 92 градуса». Ну а раз пищевой, значит – пища. Для многих чуть ли не основная.

Недавно в аэропорту встретил геофизиков, развеселых таких ребят, они, оказывается, в поисках этой «пищи» прилетели сюда из Нарьян-Мара. Сначала махнули до Печоры, всего-то полтора часа лету. Но там ничего путного в магазинах не оказалось, и они взяли «борт» до Воркуты…

Обошлась им эта поездочка в три тысячи километров и в месячную зарплату. Зато душевно отгуляли ночь в здешнем ресторане. Этакие просветленные, будто только что попарились в горячей баньке, с веничком и пивом.

Я потом побывал у них на «точке», в тундре, где сидят они по полгода, зондируя землю в поисках чего-нибудь полезного. Не для них, конечно, полезного, а для нас, то есть для державы, которой они, если по-честному, и на хрен не нужны.

Живут в балках, вагончики такие, на полозьях, жрут прошлогоднюю тушенку и ходят по нужде при сорокаградусном морозе. После чего мой новый знакомый тракторист Аркашка, глядя на промороженную до центра земли тундру, раздумчиво изрек: «Вечная мерзлота и вечное недосирание…»

Но не меньше, чем о теплом сортире, здесь тоскуют о бутылочке с каким-нибудь зельем. Я был свидетелем, как они варварски разоряли походную аптечку, когда медик по каким-то делам уехал в город. Пили все, что пахло спиртом: йод, календулу, какие-то противозачаточные средства в ампулах… Но более всего – красавку, от которой что-то сотворилось с глазами и все вокруг празднично покраснело: и тундра, и небо, и люди, как в знаменитом сюрреалистическом фильме Антониони.