Пуговицы - Ирэн Роздобудько Страница 57

Приехал этот чудак в чернобыльскую весну 1986-го, в Киев из Одессы, и остался «выполнять миссию» в загрязненной радиацией зоне: двадцать четыре «каприччо» Паганини под открытым небом среди палаток полка химической защиты.

Ходил «вслепую» по ковылям, как волк, ища лагеря «химиков», которые первыми прокладывали путь в ад.

Наталкивался на милицейские кордоны, объяснял, просился, мол, ребята, иначе не могу, умру, у вас своя миссия, у меня — своя.

Смеялись и пропускали в обмен на… концерт.

Раньше бы им на того Паганини плевать было — а тут, как перед воротами в чистилище, — слушали, плакали и… кашляли.

«Химики» тоже кашляли — триста солдатиков зажимали рты, чтобы каждую ноту слышать. Стыдились того кашля. Их подполковник уже свои «рентгены» взял, а ежедневно должен пацанов в зону отправлять, ходил кругами по заграждению из колючей проволоки, как тигр по клетке. Киномеханик удрал в первые дни, пришлось подполковнику самому научиться хотя бы «кино крутить», чтобы домой не списали. А красными вечерами стоял перед ними на кузове грузовика малый «сын полка» по прозвищу Паганини, черный от загара, и играл так, что выписывал ему святой Петр пропуск сразу в рай, без всякой проверки, грешил ли.

Ему и всем, кто слушал его, сдерживая кашель.

Стриженые затылки — один в один…

Красное солнце…

Колючая проволока.

Черно- белая съемка: смешной скрипач на кузове грузовика в камуфляже, на три размера большем, с поднятым вверх смычком — и «химический» полк вповалку на траве.

Рыжей траве…

В цвете: Паганини отрывает могилу своей скрипочки. Движения замедлены. Роет землю, получает «тело», завернутое в тряпки.

«Только ради вас…» — и дико фальшивит на одной струне. Скрипочка умерла давно, больная лучевой болезнью.

Ночь.

Десенка.

Тростник.

Месяц освещает безумное и счастливое лицо…

…В котором проступает лицо Иеронима Антонисзона ван Акена — Босха.

Пропалины во времени и пространстве.

Каким- то непостижимым чудом вся эта куча голосов и тел сливается в полотно, в разговор.

О чем?

Удивительно, но на просмотре мне показалось, что она рассказала обо всех, кто сидел в том презентабельном зале.

Недаром на несколько минут после титров зависла молчаливая пауза.

А потом, словно буря из-за горизонта, поднялись аплодисменты.

…На церемонии нам велели сесть в пятом ряду.

И Дез считал, что это хороший знак.

Хоть какую-то награду должны получить.

Впереди маячили священные затылки.

— Эмили Блант… Майкл Дуглас… Кэтрин-Зета… Иванка Трамп… — шепчет Дезмонд, указывая глазами вперед.

Мужчины в смокингах — все как один.

Женщины — в шелках, атласе, тафте, кружевах. У них с этим проблем нет.

Платье же для Елизаветы мы искали, как профессор Бингхэм золото инков. Дез даже пытался взять напрокат позапрошлогодний наряд Шэрон Стоун.

Но Елизавету ничто не устраивало, пока в одном бутике не нашли «классику жанра» — маленькое черное платье. Без изысков. Такой себе… футляр для авторучки.

— Синдром советских женщин — «скромненько и со вкусом», — пошутил я.

А Дез так и назвал ее — «миссис Паркер».

Лиза же и глазом не повела, мол, все, заканчиваем поиски, буду в нем — и точка!

Теперь мы сидели посреди всего этого бисквитно-кремового торта, словно три пингвина в цветущем оазисе.

А потом все произошло так, как когда-то я мечтал, проращивая в классе фасолевый боб во влажной марле, — только с поправочкой на «плюс двадцать лет».

Сморщенное семечко выстрелило могучим баобабом.

— Приз за лучший иностранный полнометражный документальный фильм…

Напряжение, возбужденная тишина…

— Елизавета Тенецкая…

— Денис Северин…

— Дезмонд Уитенберг…

Шквал аплодисментов, крики, поздравления, любопытные взгляды, вспышки фотокамер.

И — неизвестное племя мумба-юмба в лице двух пингвинов в смокингах и авторучки «миссис Паркер» попхалось на сцену под музыку живого оркестра…

Теперь хорошо понимаю, что имеется в виду, когда пишут: «Вся жизнь пролетела перед глазами в одно мгновение…»

Пока шел, придерживая Лизу под руку, на меня вылился весь шквал воспоминаний, начиная с того времени, когда в темном полуразрушенном парке карпатской турбазы передо мной блеснул огонек ее сигареты. Осветил жизнь, прожег до печенок и, сделав дугу, исчез в темной неизвестности…

Теперь эта неизвестность осветилась другим светом — совсем американской «фишкой»: ты заходишь в темную комнату, одинокий и растерянный, падаешь в кресло — и вдруг кто-то щелкает выключателем.

И ты видишь перед собой толпу нарядных людей с воздушными шариками в руках.

Они неистово орут: «Хэппи-бездей ту ю!» И начинают тискать тебя и подбрасывать вверх. И ты без ума от неожиданности. И в отчаянии не знаешь, этого ли ты хотел на самом деле и стоит ли твой покой и тишина этих разноцветных шариков.

Ведь давно уже привык быть один на один с тишиной и темнотой…

Затем нас ставили к стенке и расстреливали автоматными очередями камер, сотни микрофонов тянулись к нашим губам. Дезмонд сиял, ограждая Елизавету от толпы и раздавая визитки журналистам.

Еле пробились к двери зала — дальше наш путь пролегал к месту «закрытой вечеринки» в отеле на Семьдесят второй авеню.

На улице тоже собралась толпа.

Мы спускались с лестницы. Дез шел впереди как охранник.

Я держал Лизу под руку.

Она спокойно и приветливо улыбалась людям. Я мечтал об одном — скорее дойти до авто. Неожиданно выяснилось, что все это мне не нравится. Уверен, среди этой толпы стояли те, кто был не хуже нас.

Те, о ком Лиза снимала свое кино.

Всматривался в возбужденные лица с виноватым видом.

В какой- то момент показалось, что среди всех лиц — глаза в глаза! — поймал знакомое.

Отшатнулся, сжал Лизин локоть, дернулся в сторону, крутя головой.

— Что случилось? — сквозь зубы спросил Дез.

— Что?! — шепнула Лиза.

— Ничего… — сказал я. — Показалось…

Марина

…По улице, где живет Марина, с утра ездит авто с громкоговорителем.

Будит ее веселыми возгласами.

Ее окраину посетил цирк-шапито. Расположились под перелеском и теперь сзывают жителей спального района на спектакли.