Богиня маленьких побед - Янник Гранек Страница 58

– Как бы мне хотелось увидеть мужа подписывающим автографы.

– Гёдель, человек, доказавший существование пределов науки! Ниспровергатель научных идеалов!

– Я никогда не нес подобную ахинею! А лишь говорил о внутренних пределах аксиоматики.

– Детали в данном случае не суть важны. Вы – благословенная просфора для всех без исключения педантов. Они свалят в одну кучу принцип неопределенности и теорему о неполноте, а потом сделают из этого вывод, что наука может далеко не все. Какая изумительная находка! Не успев толком превратиться в идолов, мы будем тут же повержены.

– Прекрасный предлог для того, чтобы ничем ни с кем не делиться и общаться исключительно между собой, господа Избранные. Я думала, вы демократичнее, герр Эйнштейн.

– Вы совершенно правы, Адель, нельзя никого возводить в ранг Бога. В то же время каша в головах простых обывателей внушает мне беспокойство. Плохо усвоенная научная терминология – не что иное, как новая латынь, на которой будут читать мессы проповедники. Любой досужий вымысел, сформулированный на псевдонаучном языке, приобретает черты истины. Манипулировать толпой, пичкая ее фактами якобы достоверными, но на деле не имеющими ничего общего с реальностью, очень и очень легко. – Альберт в гневе смял газету. – На горизонте уже появились тучи. Этот Трумен Рузвельту даже в подметки не годится.

– Не понимаю, как мои теоремы могут завоевать популярность. Ведь они базируются на языке логики, который для профанов слишком сложен.

– Тем не менее рецепт предельно прост. Немного сокращений и не до конца добросовестный подход. Вселенная обнаруживает неразрешимые пропорции? Да! Стало быть, мыслить и думать о себе она не в состоянии. А раз так, значит, Бог есть.

– А Курт Гёдель может о себе думать? Нет! Жена постоянно должна напоминать ему, что пора идти обедать. Таким образом, Курт Гёдель – не Бог.

Муж заткнул уши.

– Даже слушать вас не хочу! Вы несете совершеннейший вздор!

На перекрестке с Максвелллейн рядом с нами притормозил новенький небесно-голубой «форд». Водитель, женщина лет сорока с миловидным лицом, поприветствовала герра Эйнштейна и предложила его подвезти.

– Я предпочитаю ходить пешком, моя маленькая Лили. И вам это прекрасно известно. Разрешите представить вам Адель и Курта Гёделей.

Дама широко и по-дружески нам улыбнулась.

– Алиса Калер-Леви, для своих просто Лили. Миссис Гёдель, вы ведь тоже из Вены, не так ли? Я была бы в восторге с вами пообедать. Обязательно поговорю об этом с Эрихом. До скорого!

Она уехала под аккомпанемент визга шин. Меня пленил ее шарм, начисто лишенный позерства. Альберт с сожалением посмотрел вслед автомобилю.

– Лили, супруга Эриха фон Калера, одна из лучших подруг Марго. Вы знакомы с ним, Гёдель?

– Историк и философ. Мне доводилось встречаться с ним в Институте.

– Я даже не сомневаюсь в том, что вы, Адель, могли бы прекрасно с ней поладить. Мы давным-давно дружим семьями и ходим друг к другу в гости. Их дом на Эвелин Плейс представляет собой оазис, интеллектуальный даже для Принстона. Они очень близки с Германном Брохом [82].

– Фон Калеры? Это же сливки общества. Я в их среде чувствую себя неуютно.

– По правде говоря, я никогда не видел вас на светских раутах германофилов, хотя это одна из немногих радостей, которую можно позволить себе в Принстоне. На прошлой неделе Томас Манн устроил потрясающие чтения. Но моя маленькая Лили не какой-нибудь дешевый сноб. Она по достоинству ценит мой юмор, шутка ли!

Я предпочла не делиться с герром Эйнштейном своим скепсисом. Окружавший этого человека ореол позволял ему пренебрегать социальными барьерами, но я – совсем другое дело. Причем деньги были не единственным препятствием, для меня непреодолимой преградой была культура. Как выяснилось потом, Лили была дочерью известного венского коллекционера предметов искусства. Чтобы выпустить семью, нацисты выжали из него все соки, но сам он уехать так и не успел. Эрих и сам едва ускользнул от рук гестапо, потеряв при этом дом, состояние и немецкое гражданство. Его книги попали в черный список Гитлера, наряду с трудами Альберта и его дорогого друга Цвейга, который этого просто не вынес [83].

Я читала мало, хотя о Томасе Манне и его «Волшебной горе» слышала. Зачем изводить себя романом на тысячу страниц, действие которого происходит в санатории? В этом деле у меня был и собственный опыт. Рассчитывать на то, что Курт будет толкать меня вверх, было нельзя – как и я, он в своих творческих устремлениях тоже зашел недалеко. Гёте муж не любил, Шекспира считал слишком мудреным, от Вагнера нервничал, Бах внушал ему тревогу, а Моцарту он предпочитал популярные песенки. Развлечения выбирал себе такие же, как и блюда, – пресные и безвкусные. Никто не посмел бы заподозрить Курта в интеллектуальной лени, но тем, кто, подобно Эйнштейну, упрекал его в снобизме наизнанку, он отвечал: «Почему хорошая музыка обязательно должна быть драматичной, а приличная литература – многословной?» В этом и заключалось одно из преимуществ гения, лично мои незамысловатые вкусы воспринимались лишь как скандальный пробел в воспитании. Нелюбовь мужа к светским развлечениям позволяла мне, ввиду отсутствия друзей, избегать унижений.

– Я никогда не дочитал бы до конца «Волшебную гору». Скучища страшная! Мне нравятся короткие произведения. Чем длиннее роман, тем меньше в нем смысла.

– Знаете, Гёдель, чем больше я вас узнаю, тем меньше понимаю.

– Я чрезвычайно чувствителен к любого рода стимулам. Обладая весьма ограниченным запасом энергии, я берегу ее для работы и за ее пределами воздерживаюсь утомлять свои чувства. Комедии я ненавижу, а драмы отнимают у меня слишком много сил.

– Вы, старина, напоминаете мне скрипку со слишком туго натянутыми струнами. Ваша музыка прекрасна, но в любой момент струна рискует лопнуть. Расслабьтесь!

– Если бы я был похож на вас, герр Эйнштейн, вы бы не так ценили мое общество.

– Правда ваша. Наши с вами прогулки являются венцом моих дней. Кроме вас, ни одна живая душа не осмеливается мне противоречить. Это невыносимо скучно.

Я увидела, что муж выпятил грудь колесом; Альберт умел найти к нему подход. Этот человек любил жестко ему противоречить и тонко льстить, чтобы хоть немного успокоить беспокойную натуру Курта, но в данном случае говорил совершенно искренне: пешие прогулки действительно были одним из их немногих совместных пристрастий. Для обоих приятелей они стали чем-то вроде философской гимнастики. Как-то раз, когда я попыталась выставить на посмешище их послеобеденный променад, муж устроил мне длиннющий исторический экскурс. Когда-то его блистательный предшественник Аристотель основал перипатетическую школу. Античные учителя и ученики устраивали дискуссии во время пеших прогулок, ведь что, как не общение, позволяет решить вопрос, зашедший в тупик? Курт надеялся, что данная методика позволит ему избежать избитых и проторенных дорог, которыми обычно движется мысль. Как будто я никогда не говорила ему больше общаться с людьми! Не изучая все эти мудреные дисциплины, я давным-давно познала одну истину: человек существует только посредством других. Однако так и не поняла, как можно было надеяться избавиться от старых привычек, каждый раз отправляясь на прогулку по одной и той же дороге. Скорее всего потому, что отнюдь не была философом.