Американский пирог - Майкл Ли Уэст Страница 59

— Мэм, ну где же вы?

— Одну секундочку! — Я натянула рейтузы, и резинка на них противно скрипнула. Затем я было отправилась к лестнице, но вдруг остановилась как громом пораженная. Я вспомнила одно из шоу Опры, где нанятый ею мошенник заявился к какой-то домохозяйке, прикинувшись почтальоном. И та ему открыла! Затем Опра привела в студию некоего эксперта, который советовал женщинам быть бдительными и держать все двери на запоре.

— По-моему, это чересчур, — воскликнула Опра, наморщив носик, — я бы чувствовала себя полной дурой, сидя взаперти.

— Уж лучше оказаться в дурацком положении, чем в сводке жертв, — ответил эксперт.

Я вернулась к окну и извинилась:

— Я, знаете ли, больна. Причем ужасно заразной болезнью, — кричала я, — бульбарным менингитом. Боюсь, как бы вас не заразить.

(Понятия не имею, есть ли такая болезнь, но название показалось мне очень убедительным.)

— Ого! — Почтальон отступил. — Что ж, тогда я просто оставлю вам на подпись эту бумагу, а завтра зайду за ней.

— Отлично. — Я проследила, как он сел в свой грузовик и уехал. И тут мне в голову пришла забавная мысль. А что это за бандероль, в получении которой нужно расписываться? Может, Джо-Нелл снова заказала съедобные трусики? С виду они похожи на фруктовые тянучки и все по-разному пахнут: ванилью, вишневой кока-колой или ирисками.

С почтальоном вышло довольно дико, но мне не впервой. В наше время женщины по всей Америке расписываются в получении посылок, ездят в универмаги и даже путешествуют через всю страну. Почему, интересно, им так легко дается то, что мне просто не под силу? Разве они не знают об ужасах, что происходят вокруг? В одном из выпусков новостей говорили, что какую-то учительницу похитили прямо из магазина. Она покупала себе бутерброд, и тут ее схватил какой-то подросток, увез в укромное место и задушил. Я рассказала об этом Фредди, но она лишь хмыкнула: «Какой кошмар!»

— Не просто «кошмар», — подхватила я. — Если опасности подстерегают даже при покупке бутерброда, то лучше вообще не выходить из дома!

Но Фредди так вылупилась, словно я сморозила полную чушь. Пожив в Калифорнии, она очерствела душой и привыкла к беспределу вокруг. Но я-то вижу весь ужас происходящего. Когда я была маленькой, в Таллуле никто и дверей-то не запирал, а теперь у всех поставлена сигнализация. Одному богу известно, куда катится этот мир!

Минерва считает, что все мои беды начались, когда я обнаружила мертвую маму. Дело было зимой, и дождь лил как из ведра. Как назло на уроке домоводства я, переворачивая блин, задела рукой сковородку. Училка, старая дева мисс Маллиган, намазала ожог маслом и забинтовала мне руку.

— Запомни, Элинор, — сказала она, — масло и бинт должны быть твоими главными кухонными принадлежностями.

Я попыталась дозвониться до мамы и упросить ее заехать за мной, но ни дома, ни в закусочной трубку никто не брал. Я сказала мисс Маллиган, что пойду домой пешком. Забилась под черный зонт и прошла через десяток чужих садов, считая вывешенные в них бельевые веревки. Подойдя к дому, я заметила, что фургон стоит в гараже. Заглянула на кухню и окликнула: «Мама!»

Ответа не было. «Классно, — подумала я, — она ушла. Можно попить молочного коктейля и слопать целую коробку шоколадного печенья». Из-за моей полноты мама запрещала мне есть шоколад. Хотя мне было всего семнадцать, я уже вымахала до пяти футов и одиннадцати дюймов и все продолжала расти! Аппетит у меня был просто волчий, словно внутри жил кто-то жутко голодный, которого никакими силами не удавалось накормить.

Я взяла печенье, включила телевизор и стала смотреть «Путеводный свет». Это шоу мне никогда особо не нравилось, но выбирать не приходилось. Потом у меня разболелась рука, и я поднялась посмотреть, не завалялось ли в аптечке какой-нибудь мази. Проходя мимо маминой комнаты, я мельком заглянула в нее. Там было темно и чем-то неприятно пахло. Жалюзи были опущены, и свет едва-едва пробивался сквозь плотно пригнанные пластинки. На столике рядом с кроватью я заметила лампу, очки, коробку вишни в шоколаде и книгу (она читала «Карен», в кратком пересказе). Я уже выходила из комнаты, когда что-то привлекло мое внимание. Включив свет, я посмотрела на окно и завизжала. На шнуре от венецианских жалюзи висела моя мама. Ее синий халат распахнулся, из-под него виднелись нейлоновая сорочка и отвислые груди.

Я снова завизжала, а затем подбежала к ней и стала приподнимать ее за ноги. Ее голова упала на грудь, а рука свесилась и ударила меня по голове. Я думала, что она еще жива, и все старалась ее приподнять. Если веревка не крепко затянута, то она сможет дышать. Веревка скользила вокруг ее шеи, но мама была страшно тяжелая. «Господи Боже, ну пожалуйста, — думала я, — ну помоги же мне! Мамочка, посмотри на меня: это же я, Элинор!»

Потом помню, как пришла Минерва и перерезала веревку портновскими ножницами. За окном лил дождь, серый и грязный, словно помои. Мама упала на меня всей тяжестью, так что я даже покачнулась.

— Давай отнесем ее на кровать, — сказала Минерва, взяв маму за ноги. Но было уже слишком поздно, она начинала коченеть. Потом, много позже, когда домой пришли сестры, я услышала, как Минерва говорит им: «Идите сюда, мои деточки. Идите, бедненькие. У Минервы для вас очень-очень плохая весть».

Потом помню, как нас выворачивало в один и тот же унитаз, как мы нагибались над ним, кашляли и отплевывались. Казалось, из нас выходит все, что мы когда-либо съели после маминого грудного молочка. Я клялась, что уже чувствую его вкус, и Джо-Нелл тоже чувствовала. С кем-то из сестер я столкнулась лбом, теперь уже не помню с кем. Да и неважно: мы все были словно один раздираемый рвотой организм, словно тройняшки с тремя головами и одним желудком.

Через пять лет началась новая полоса неудач. Я ехала по шоссе в нашем фургоне и подпевала радио: на всех станциях крутили песни Стинга. Вдруг под машиной что-то громко хлопнуло. Руль ни с того ни с сего начал дрожать и трястись, и мне едва удалось дотянуть до аварийной зоны. Оказалось, что у меня спустила шина. Тем временем мимо проносились потоки машин. Какой-то грузовик протарахтел мимо, оглушительно сигналя. Затем к аварийной зоне подъехал коричневый «скайларк» и остановился возле меня. Из него вылез мужик с пивным брюшком и подошел ко мне. Я опустила стекло.

— Похоже, у вас спустило колесо, — сказал он, — может, подвезти?

— Да, — сказала я, но тут нее исправилась: — Хотя нет, не надо.

— Вы уж определитесь, — засмеялся мужик, ощерив гнилую пасть, — колесо само собой не надуется.

— Нет, но все равно спасибо, — сказала я, стараясь быть вежливой. — Я просто дождусь полицейских.

— Долго же вы будете ждать.

— Ничего. — Я уже немного испугалась.

— На вашем месте я бы побоялся сидеть здесь вечером.

— Но вы же не на моем месте, — сказала я, — а на своем.

— Ах ты, маленькая сучка! — И он кинулся к моему окошку, но я его опередила и подняла стекло, придавив ему пальцы. Он заорал и попытался вырваться, а его пальцы стали розовыми и пухлыми, как сосиски. Я ударила по стеклу, и его рука выскочила наружу. Он помчался к своему «скайларку» и рванул с места, так что гравий брызнул из-под колес. Через час подъехали полицейские и вызвали работников станции техобслуживания, которые накачали мне шину. Когда я рассказала про мужчину из «скайларка», полицейский похвалил меня, сказав, что сесть в ту машину было бы страшной ошибкой. Он отказался объяснить почему, но у меня, слава богу, богатое воображение.