Игра в молчанку - Эбби Гривз Страница 6

В последние годы Мэгги вертелась в постели уже не так сильно, как раньше, но спала плохо. Перед сном она пыталась читать, надеясь таким способом привести нервы в порядок, но когда я наклонялся, чтобы поцеловать нежный участок кожи у нее за ухом или погладить по внутренней стороне предплечья, как ей когда-то нравилось, я видел, что книга, которую Мэгги держала в руках, открыта на той же странице, что и вчера, а рассеянный, затуманенный взгляд устремлен в пространство. Если я спрашивал, можно ли гасить свет, она как правило соглашалась, но я знал, что мы оба заснем не скоро. Какое-то время спустя, убедившись, что она не спит, я принимался водить кончиком пальца по ее пояснице под задравшейся пижамной курточкой, рисуя на нежной коже разные завитушки и фигуры. Это напоминало мне наши первые свидания, когда я еще боялся сказать о своей любви вслух и вместо этого писал свое признание пальцем на ее спине – трусливый компромисс, полумера, которая, однако, требовала всей моей отваги.

Сбросив ботинки, я повалился на опустевшую кровать прямо поверх покрывала. Мне отчаянно хотелось снова прикоснуться к Мэгги, снова сказать ей, как сильно я ее люблю. Но вскоре усталость взяла свое, я начал задремывать, однако и в полусне я видел только лежащую рядом со мной Мэгги, которая выпрастывала из-под одеяла тонкую руку, чтобы, как всегда, крепко меня обнять.

На следующий день, когда я пришел в больницу, на сестринском посту со мной поздоровалась, назвав меня по имени, какая-то женщина, которую я совершенно точно видел впервые в жизни. Надеюсь, подумалось мне, это не означает, что они здесь уверены – мне придется ходить в больницу еще достаточно долго. Дейзи нигде не было видно, и я невольно испытал острый приступ неуверенности. Она казалась мне такой спокойной, такой невозмутимой и не склонной выносить суждения, что мне не хотелось потерять еще и ее. Оглядывая приемный покой, где собралось уже немало пациентов, я искал Дейзи глазами и наконец заметил ее в дальнем углу. Она сидела за монитором в одной из небольших компьютерных кабинок, так что мне были видны только ее спина и натянутые на бедрах больничные брюки. Чувствуя, как у меня отлегло от сердца, я шагнул вперед и откашлялся, чтобы привлечь ее внимание. Вышло чересчур громко: беременная женщина, сидевшая на пластиковом стуле в пяти футах от меня, поспешно прикрыла рот и нос платком, и я покраснел как человек, который совершил какую-то чудовищную бестактность. Впрочем, своей цели я достиг.

– Доброе утро, профессор! – Дейзи широко улыбнулась и, развернув кресло, поднялась мне навстречу, упираясь в колени руками. Она оказалась даже выше ростом, чем мне показалось вчера – всего на полголовы ниже меня – и была, что называется, «крепенькой»: так частенько говаривала Мэгги, с удовольствием разглядывая молодые деревца на нашем заднем дворе.

– Вы не против, что я называю вас профессором?.. – спросила Дейзи, выбираясь из кабинки и увлекая меня в коридор. Сегодня ее густые темно-каштановые волосы были собраны в «конский хвост», который при каждом шаге раскачивается из стороны в сторону.

– Я… гм-м… Гхм.

– Что с вами? Язык проглотили?.. – Мимолетно обернувшись, Дейзи улыбнулась с такой очаровательной непосредственностью, какой мне всегда не хватало в общении даже с родственниками, не говоря уже о посторонних.

– Зовите меня Фрэнк, Дейзи, – сказал я решительно. – Просто Фрэнк.

Дейзи еще раз улыбнулась, и я решил, что впервые в жизни мне удалось сделать хоть какую-то мелочь правильно. Но когда мы дошли до дверей палаты – как и вчера, плотно закрытой – я почувствовал, как тают мои проснувшиеся было надежды.

На этот раз жалюзи на окнах были подняты. Я оглядел небольшую, скудно обставленную палату и вдруг почувствовал смущение от того, что явился с пустыми руками.

Дейзи каким-то образом угадала, о чем я думаю.

– В палате необходимо поддерживать стерильную чистоту, – сказала она. – Поэтому здесь почти нет мебели. Но ваш стул я не стала уносить, чтобы вы могли подольше поговорить с миссис Мэгги.

И, обойдя меня, Дейзи шагнула к окнам и чуть-чуть опустила жалюзи, чтобы яркий свет не резал мне глаза.

– Как прошел ваш вчерашний вечер? – спросила она.

– Не слишком хорошо, – признался я.

– Я вас понимаю, Фрэнк. Вам сейчас нелегко. И все равно миссис Мэгги будет приятно знать, что вы здесь.

– Я… боюсь, – эти слова сорвались с моего языка, прежде чем я успел их как следует обдумать.

– Я понимаю, – снова сказала она, – но поверьте: если сейчас вы не станете с ней разговаривать, будет еще хуже. Тогда, если что-то вдруг пойдет не так, вы будете жалеть о том, что молчали… А сожаление хуже всего.

Я почувствовал, что Дейзи собирается уйти, и мне захотелось, чтобы она осталась. Обязательно осталась. С ней я чувствовал себя в безопасности – она была мостом, каналом связи между Мэгги и мной.

– Дейзи, – позвал я, когда она шагнула к двери. – Что́ я должен говорить?

Ее лицо не изменилось, только легкая улыбка тронула уголки губ. Вероятно, я был не первым, кого ей приходилось учить, как вести себя у постели больного.

– Что хотите, Фрэнк… Если не знаете, с чего начать, попробуйте рассказать ей историю вашей жизни вдвоем. С самого начала, такой, какой вы ее помните, какой она вам представляется… Миссис Мэгги будет рада услышать ее от вас, к тому же начинать с начала всегда легче. И помните, вас никто не торопит. Не спешите, скажи́те ей все то, что хотели сказать, но не успели.

Я кивнул.

– Только не забудьте: не все сразу! – и с этими словами Дейзи исчезла за дверью.

Я придвинул свой стульчик поближе к койке, стараясь не задеть бесчисленные трубки и кабели. Голова у меня слегка кружилась – я думал о том, сколько всего я могу сказать, сколько я должен сказать, и как мало из возможных тем кажутся мне уместными. Кроме того, трудно начать говорить, если замолчал так давно…

– Доброе утро, Мэгги, – произнес я наконец. Мой голос показался мне самому каким-то чужим, незнакомым, похожим на хриплое карканье. – Дейзи советует сказать тебе то, что мне следовало бы сказать раньше… Что ж, устраивайся поудобнее.

Я запнулся, припомнив ее легкий, как перышко, смех, на который Мэгги не скупилась, даже когда мои шутки были неуклюжими, а анекдоты – бородатыми. Потом мне показалось, что трубка капельницы в руке Мэгги, которую я по привычке взял в свою, слишком натянулась, и я поспешил выпустить ее, пока какой-нибудь из этих хитрых приборов не просигналил на сестринский пост, что я веду себя неподобающим образом, и меня не вышвырнули из больницы с позором.

– Я… я… Ты слышишь меня, Мэгги? Слышала ли ты, что́ я только что говорил? Нет? Ну ладно… Господи, Мэгги, я, наверное, уже никогда не исправлюсь, правда?..

Почти минуту я боролся с желанием поскорее уйти, чтобы назавтра повторить свою сегодняшнюю – и вчерашнюю – безуспешную попытку заговорить. Потом я вспомнил наш пустой дом, где на каждой вещи – на стуле, на стенах, на электрических выключателях – лежал ясный отпечаток личности Мэгги. Какой же я муж, если брошу ее здесь и вернусь туда, где меня не ждет ничего, кроме одиночества? Холодный, равнодушный, трусливый – вот какой! За прошедшие сорок лет я совершил немало ошибок, но никогда, никогда я не мог сказать, что не люблю Мэгги.