Любовное чтиво - Павел Басинский Страница 6

– Послушай, Вика! Не будем размазывать кашу по тарелке, пропустим страниц тридцать и перейдем к тому, ради чего все это пишется.

– Ты этого хочешь?

– По-моему, этого хочешь ты.

Не в состоянии больше сдерживаться, он излился в нее до последней капли, сотрясаясь всем телом.

– Почему женщины, – интересуюсь я, – когда дело доходит до секса, обычно используют это клише: «до последней капли»? Вам непременно нужно, чтобы мы оказались в вас целиком?

– А знаешь, ты прав, – неожиданно легко соглашается Вика. – Я тоже это заметила. Можно запишу в блокнот?

Ее лицо становится задумчивым.

– Как ты думаешь, папик, – говорит она, – может, это в нас что-то материнское?

Я сижу в кресле, Вика напротив меня на диване в своей классической позе, поджав коленки к голове и положив на них подбородок. Со стороны это так уютно! Но однажды я попытался посидеть в такой же позе, и через минуту у меня страшно заныли спина и затылок. Видимо, скелет женщин как-то по-другому устроен.

– У меня такое странное чувство, – говорю я, – будто я эту «Пленницу султана» уже когда-то читал. Хотя точно не читал.

– Это прапамять, папик, – авторитетно заявляет Вика. – В одной из прежних жизней ты был падишахом. У тебя было сто наложниц, но ты любил только одну из них. А она тебя ненавидела. Она изображала в постели страстную любовь, но втайне мечтала тебя убить. И вот однажды она пришла к тебе на ложе, спрятав в шароварах острый клинок. И когда ты хотел ею в очередной раз овладеть – чик! – отрезала твое орудие страсти. И ты умер от потери крови.

– Ты добрая девушка! Надеюсь, ее казнили?

– Отнюдь! Ты был плохой падишах, злой и жестокий, хотя не жадный почему-то. Все твои придворные были счастливы избавиться от тебя, и твой преемник эту девушку даже наградил.

– Не понимаю, откуда в тебе эти фантазии?

– Я же говорю: это – прапамять.

– Этой ночью ты стонала во сне.

– Во сне я дико занималась любовью сразу с тремя мулатами. Один из них был блондин и вылитый ты.

– Чушь! Я не мулат и не блондин.

– Я и говорю: ужасно странный был сон.

– И чем же закончился твой странный сон?

– Вдруг потекла кровь! Отовсюду – со стен, с потолка… Весь пол оказался залит кровью!

– Врешь. Начало твоего сна – из фильма «Эммануэль», а конец – из «Сердца ангела».

– Какой ты просвещенный, папик!

– Не смей называть меня папиком!

– Если честно, мне снилась мама.

– Прости… Почему ты не хочешь познакомить меня с ней?

– Потому что этого не хочешь ты…

Девочка продолжает думать и одновременно поправляет подол длинной ночной рубашки, натягивая ее на коленки.

– Я говорил тебе, чтобы ты не разгуливала передо мной в белье? Я же не хожу перед тобой в нижнем белье.

– Я тоже не хожу. И это не нижнее белье. Это baby- doll из чистого шелка. Просто ты этого не замечаешь.

Вика вскакивает с дивана и начинает вертеться передо мной, демонстрируя свою ночнушку.

– Это нынче не модно, – замечаю я. – Ночнушки не носят современные девушки, их носят восьмидесятилетние старушки.

– Что ты говоришь! А что носят современные девушки?

– Ну, какие-нибудь сексуальные пижамы с шортиками.

– Ты это видел? Где?

– В Караганде.

Ее лицо вдруг становится грустным.

– Это не babydoll, как я тебе соврала, – признается она. – Это мамина ночная сорочка. Но это правда чистый шелк. Она мне всегда так нравилась, что я выклянчила ее себе еще девочкой. Сначала она была мне велика, и я выглядела в ней смешной. Папа надо мной смеялся. Но сейчас она мне в самый раз, ты не находишь?

Прыгает мне на колени, тыкается мокрым носом в ухо и шепчет:

– Папик, почему ты со мной не спишь?

– Не смей называть меня папиком!

– Иннокентий Платонович, почему вы со мной не спите?

– Во-первых, – говорю я, – быстро вернись на свое место.

– Я тебе не собака, – обижается Вика.

– Извини… Во-первых, сядь на диван.

Подчиняется.

– Во-вторых, я уже говорил тебе…

– Знаю-знаю! Ты не спишь с детьми. Ты сказал это при нашем первом знакомстве, а потом пригласил меня к себе домой. Скажи, что должна была подумать честная девушка?

– Не то, что подумала ты.

– А что я подумала?

Бросаю книгу на журнальный столик и отправляюсь к себе наверх, в свой кабинет на антресоли. Вика, громко пыхтя, раскладывает диван. Знаю, что через десять минут я услышу ее храп.

Это Вика уговорила меня читать вслух любовные романы, на которые она пишет внутренние рецензии для Варшавского. Она сказала, что висит в редакции на волоске. Редакционные дамы ее просто ненавидят и уверены, что она любовница Пингвиныча. Он ее ценит, но говорит, что, конечно, ей еще не хватает опыта. А я настоящий профессионал, и мои замечания помогут ей и укрепят ее позиции.

– Но почему вслух? – удивился я.

– А как иначе я заставлю тебя это читать? И потом, у тебя такой сексуальный голос!

Что-то здесь было не так, но я согласился. Не знаю, почему я во всем иду этой Вике на уступки?

Кого-то она мне напоминает. Кого?

В самом деле – не забацать ли любовный романчик? Тем более что Вика действительно меня кое в чем поднатаскала – низкий ей поклон! Не пойму только, кто из нас чей секретарь?

Но пора рассказать, как я познакомился с Викой. История странная, и я бы сам в нее не поверил, если бы она не случилась в действительности и не изменила бы так круто мою жизнь.

Вика ворвалась… Нет, неудачное слово… Вика нахально, но как-то естественно вошла в мою жизнь полгода назад и успела обосноваться в ней, словно была прописана от рождения…

В квартиру-студию в центре Москвы я влюбился с первого взгляда и снял ее сперва как убежище, куда можно на время сбежать из семьи – от слишком частых скандалов с Тамарой и от слишком выразительного молчания сына Максима, – но вскоре перебрался сюда надолго, если не навсегда. К тому же и мой новый психотерапевт посоветовал сменить обстановку. Тогда-то Вика появилась в моей жизни и поселилась не только в ней, но и в моей уютной берлоге.

Вот ее портрет. Ничего особенного. Прямые соломенные волосы и большие выразительные каштановые глаза. Детское, слегка конопатое у переносицы личико. Узкие плечики. Небольшая, но заметная грудь. Дальше – из другой оперы. Слишком широкие бедра и полноватые ноги. Словно ее слепили из двух женщин. Сверху – Рафаэль, внизу – Рубенс. Сверху – Модильяни, внизу – Ренуар. Кстати, хорошее сравнение, надо бы где-то использовать.