Шторм - Эйнар Карасон Страница 6

Однако со временем мы стали бывать там реже. Ведь теперь нужны были деньги на такси. А потом Шторм пошел работать на этот чертов строительный склад. В Коупавоге. Of all places! [5]Другие, возможно, тоже женятся, даже начинают вести хозяйство. Для меня это стало почти трагедией, мне казалось, что человека словно похоронили заживо. Иногда я пытался его вытащить, но ведь сказать легче, чем сделать. К тому же он оказался свиньей, чего, разумеется, и следовало ожидать: как же иначе, если человек вырос в свинарнике?

Что за сброд нас окружал?

Я, конечно, встречался с Сёльви Молоком, он мне пару раз сообщал, когда в городе устраивались исландские вечеринки; а еще приглашал нас как-нибудь заглянуть к нему «в коллектив», но это приглашение меня не особо заинтересовало, так что мы не пошли. Потом я познакомился еще с одним исландцем, Кудди Ковбоем, я его так прозвал, потому что он из села, откуда-то с запада, и говорил, как деревенский старикан, хрипло, пришепетывая, и вечно ходил в исландском свитере, небритый и сгорбленный, будто от тяжелой работы, хотя на самом деле он был самым обычным городским пьяницей, который к тому же пристрастился к гашишу, — я часто пил с ним пиво. Он жил со старухой с несколько грубоватыми чертами лица, да-да, именно со старухой… ей было чуть за тридцать, однако выглядела она старой, особенно когда зимнее солнце светило утром в окно гостиной. Звали ее Йона. Сам он устроился на работу, на какой-то ковровый склад, и, как мне показалась, прекрасно там себя чувствовал, однако вскоре бросил и стал жить на пособие, пил пиво и курил травку, среди всего этого студенческого сброда он был словно выброшенный на берег кит — ему бы на самом деле загонять овец, хлев чистить или что-нибудь в этом духе, такой он весь грубый и небритый, в своем исландском свитере и с «Кэмелом» во рту… Когда я только приехал, иногда выпивал с Кудди, так, чтобы уж не одному; он иногда заразительно смеялся, но был чертовски вульгарен и нес какую-то скучнейшую чушь! Я ставил ему музыку, и многое ему нравилось, но он никогда не запоминал, что это было. Как-то пришел с магнитофонной кассетой и попросил меня записать одну интересную песню, «ну, ты помнишь, мы слушали ее в субботу». В ту субботу я ставил ему порядка сорока мелодий, нам пришлось послушать все еще раз, и наконец мы нашли — оказалось что-то всем известное, «Кинкс» или типа того. Я записал. «Что, хорошая кассета?!» — спросил он; Кудди трудно было произносить несколько слов подряд, он начинал втягивать воздух, остатки которого со свистом выходили на последнем слове. «Я попросил у продавщицы хорошую кассету! Она дала эту, у-у-у, — он старался что-то прочесть на обложке, — смотри, тут написано, у-у-у, лоу ноус [6]!» И правда, на той непримечательной кассете из супермаркета было написано, что она «low noise».

У них со старухой все кончилось примерно через год после моего приезда, она укатила в Исландию, как я понимаю, расстались они вполне мирно, но Кудди решил бросить квартиру, которую снимал, и переехать в комнату. Попросил меня помочь перевезти вещи. Сказал, что ставит ящик пива. Мы провозились целый день. Это, конечно, не страшно. Несколько ящиков с тряпьем, грязные трусы. Я поразмышлял о том, что вот трудится человек больше пятнадцати лет, а так, черт возьми, ничего и не нажил! Он и сам это понимает — перетащив несколько пакетов и ящиков, пару матрасов и грязное одеяло, мы сели выпить пивка в его новой комнате, Кудди принес бутылку и «Кэмел», посмотрел на свой хлам красными от непрекращающегося похмелья глазами и говорит: «Подумать только, и это все, что у меня есть!»

Я лишь рассмеялся. Хохотал как безумный. И его лицо прояснилось, а когда мы выпили еще немного, Кудди захотел мне непременно что-нибудь подарить, отблагодарить за помощь. «Слушай, может, у тебя матраса нет?» Матрас мне был не нужен, особенно тот старый, на пружинах и с грязными пятнами, который он пытался мне всучить. «Не-е, — сказал я. — Дай лучше еще пива, а свое имущество оставь себе». Но он не сдавался, вероятно, ему пришлось по душе то, что я так искренне смеялся над его нищетой, и поскольку кроме этого грязного матраса ему нечего было мне предложить, Кудди сказал: «Ничего страшного! — и, послюнявив кончики пальцев, принялся тереть самое большое пятно, — это же просто кровь моей Йоны!»

Поначалу я общался в основном именно с ним. Кого-то послал, например, того старого хиппи-коммуниста из дома напротив; бедолага, звали его Йон Безродный; жил он с какой-то бабой и ее детьми; старался произвести впечатление человека одаренного и образованного, читал датскую газетенку «Информасьон», вроде как коммунистическую, писали там талантливо, но скучно; вокруг него, собственно, жили одни турки, так уж получилось: турки и Йон Безродный с семьей, и Йон всегда старался вести себя с турками дружелюбно и открыто, хотел узнать их поближе, приглашал к себе на ужин, угощал копченой бараниной и прочей исландской едой, которую ему присылали из дома, хотел познакомить их со своей культурой и познакомиться с их обычаями; может, даже пикшу готовил с растопленным нутряным жиром, приглашал их на баранью голову и кровяную колбасу; он, естественно, надеялся, что и турки позовут его с семьей на что-нибудь национальное, но так и не дождался; а позже я узнал, что ему из турок и слова не удавалось вытянуть, они просто приходили, жадно ели и уходили, даже не попрощавшись… Естественно, там было один сброд, и этот несчестный Йон Безродный, который хотел дружить со всеми, даже со мной; но я так и не сходил к нему в гости, мне там нечего было делать, я только несколько раз посылал к нему Стеффу или детей, когда нам нужен был сахар или что-нибудь еще; но лично не хотел общаться с этим человеком…

Мне сказали, что в Дании, в Оденсе, замечательная высшая инженерная школа и там учится много исландцев, я как раз закончил изучать электротехнику, но снова идти работать с утра до ночи мне не хотелось, вот я и решил съездить туда и еще несколько лет поучиться, если выдержу. Меня немного беспокоило, что придется оставить маму совсем одну, она уже пожилая, и после смерти отца у нее, кроме меня, никого нет, но она решительно уговаривала меня ехать, со здоровьем у нее все было в порядке, и она постоянно находила себе всякую несложную работенку. Так что я позволил себя уговорить. И вот я здесь учусь, мне даже жилье в общежитии дали.

Сначала было скучно, и я думал, что не продержусь столько лет. В городе я, естественно, никого не знал; был только шапочно знаком с двумя-тремя исландцами, которые тоже учились в технической школе, но они меня не особо интересовали, я же их не интересовал вовсе, они были молодыми красавчиками, лет двадцати, хорошо одевались, следили за новейшими тенденциями в прическах и бегали за девочками. У моих соседей по общежитию была своя компания, к тому же я оказался единственным иностранцем и с некоторым удивлением и даже обидой обнаружил, что почти ничего не понимаю в их разговорах, — мне-то казалось, что проблем с датским не будет, я свободно читал, но когда они начинали что-то обсуждать, не понимал ни слова. Приходится это признать. Я сидел и молчал как рыба, слушал их речь, которая завораживала меня так же, как современная музыка. И была такой же непонятной. Изредка я все-таки пытался вклиниться в их разговор, дожидался паузы и задавал какой-нибудь вопрос, но, едва заслышав мой датский, они замолкали, и в наступившей тишине чувствовалось напряжение или даже страх, потом раздавался нервный шепот: «Hvad siger han?» [7]— и тут же кто-нибудь принимался объяснять или переводить мой вопрос на нормальный датский язык; все это стоило мне немалых нервов, и, поразмыслив, я решил, что разумнее молчать. Сидеть комнате, читать стихи или играть на трубе, например, под джаз, доносившийся из магнитофона, дудеть себе под старый блюз для успокоения души. Я подумал было о переезде в Гетеборг, где жил один мой исландский приятель, но отказался от этой идеи, ведь шведский вряд ли пошел бы у меня лучше, а датский я хотя бы неплохо понимал в школе. И даже подружился там с одним датчанином. Его звали Карстен Люнгвад. Худой такой, стильный парень, всегда в костюме, и все, как полагается, — жакет, галстук, булавка для галстука. Как-то после занятий я подошел к одному преподавателю и стал его расспрашивать о заинтересовавшей меня компьютерной технологии, он, как я слышал, в ней неплохо разбирался. И Карстен тоже включился в дискуссию, задавал интересные вопросы, со знанием дела. Потом мы с ним разговорились, и он пригласил меня к себе домой посмотреть компьютерные программы, у него был свой компьютер, что в то время встречалось нечасто. Общение с ним, конечно, немного скрашивало мое существование, но быстро выяснилось, что Карстен ничем, кроме компьютеров, не интересуется, в кино не ходит, музыку не слушает, да и пива почти не пьет.